«Так или иначе, забор придется ремонтировать, — размышлял Пате-ипа. — Труха одна. а не штакетник. Даже к лучшему, что так случилось».
От ночного дождя и прохлады следа не осталось. Солнце припекало землю. В комнате становилось душно, несмотря на то, что окна были настежь распахнуты.Во всем теле Пате-ипа ощущал слабость, прежде с ним не бывало такого. Неужели пирушка виновата? Нет, не пирушка. Нечто другое. И «другое» это имеет свое название: старость. Пока, может быть, не совсем старость, можно еще пококетничать ею, но вообще-то да, старость.
И снова перед его глазами вчерашняя кухня и зеленоглазая красотка у газовой плиты, неподвижная в своем ожидании... Но кто же погасил свет в кухне? Она. Не он, а она. Зеленоглазая сама подняла руку и выключила свет.
В эту минуту Пате-ипа ненавидел ее. И- откуда взялся этот парень? Все было противно, и сам себе он был противен. «Впрочем, чему удивляться? Может, она просто зашла погасить свет? Не оставлять же его на всю ночь».
Шофер, видимо, кончил работу. Пате-ипа пришлось встать и выглянуть во двор. Ничего подобного: забор разобрали, но новый еще не сколотили.Шофер, приметив хозяина, вытянул руку и показал большой палец. Он громко крикнул:
— Будет порядок!
Пате-ипа было все равно, и он снова улегся. Из головы не выходила сцена на кухне. Особенно тянущаяся к выключателю ее рука... Воскресный день. Природа ликует: солнце шпарит с утра, море манит к себе, улицы накалены до предела, зелень наливается соками, все ходят нараспашку, женщины без чулок, и за газированной водою очереди. Настоящее абхазское лето.
В девять утра пятачок уже живет полной жизнью. Кофе льется рекой. Его запах — на километр вокруг. Если еще неделю назад горожане с удовольствием простаивали часами на солнце, то теперь каждый норовит укрыться в тени. И это понятно — лето же!
Заканбей Пате-ипа пристроился у колонны гостиничного вестибюля и просматривал свежие газеты. Один глаз — в газету, другой — на пятачок. Отсюда видно все: этот заказал кофе, другой ушел на новое место поболтать с друзьями, третий выискивает собутыльника. С каждым годом все меньше знакомых, с каждым днем увеличивается толпа — то ли приезжих, то ли возмужавших молодых людей...
— Читай, читай, — послышался хриплый голос за спиной.
Пате-ипа резко повернулся и столкнулся нос к носу с Груапшем. Рыжий в голубоватой с полосками модной сорочке, с засученными рукавами. На нем были лакированные туфли и тщательно выутюженные брюки.
— Что с тобой? — спросил Пате-ипа.
— А что?
— Настоящий жених.
— А я и есть жених, — пошутил Груапш.- Чего унывать? Все равно проклятая с косою несется по пятам вприпрыжку. Ей-богу! Ну, поверишь ли, Закан? Иду я на днях домой. Не солгу: был очень поздний час. Иду и думаю о разной разности, все больше о чепухе. Дошел до аптеки, прошел еще с десяток шагов и вижу — она! С косою, с пустыми глазницами. Да ты не смейся.
Пате-ипа аккуратно сложил газеты, потом скатал их в трубку. Он улыбался.
— Чего смеешься, Закан?
— Просто так.
— Я тебе говорю истинную правду. Я не был пьян. И я пока не сумасшедший. — Груапш постучал кулаком по лбу. — Я все трезво оцениваю.
— Верю, верю.
— Я застыл. Коса настоящая. Скелет настоящий. Кости противно стучат... Слушай, я в детстве верил в привидения и не раз видел их. Но с тех пор много воды утекло, и привидения остерегались столкновения со мной. Но на этот раз...
— Ты, конечно, облаял старуху...
— Нет, — серьезно сказал Рыжий, — все во мне онемело: язык, руки, ноги... Ну, думаю, пришел мой час.
— Вот еще!
— Л почему бы и нет? Скоро шесть десятков стукнет... Стою, значит, вокруг — никого: я да туман.
— Теперь все ясно, — сказал Пате-ипа, — туман — штука хитрая. Он тебе еще не то выдаст. Оптический обман действует наверняка.
Рыжий закашлялся, попросил сигарету, да поскорее. От сигаретного дыма кашель быстро проходит. Кашлял он натужно, в нем все свистело.
— Тебе бы к врачу, — посоветовал Пате-ипа, подавая сигареты.
Рыжий, кашляя, помахал руками: нет, врач ни к чему. Медицина бессильна, только морской воздух поможет, его кругом до черта, далеко за ним ходить не надо.
— Я в эти оптические байки не верю, — откашлявшись и отдышавшись, сказал Рыжий. — Я полностью доверяю своим глазам, своим ощущениям. При чем обман зрения, если я ее явственно видел? Я об этом жене рассказал. И сыну. «Не ходи, — говорят, — по ночам, сиди дома, побудь с нами». И тому подобная чушь.
— Выкинь ты это из головы, Гриша, — мягко сказал Пате-ипа, — давай-ка лучше кофе пить.
— С одним условием, Закан, — Груапш-посмотрел вокруг, пошмыгал носом. — Там, — сказал он уверенно и пальцем указал на некую дверь в конце гостиничного здания, — Закан, нам надо по рюмке пропустить.
— Прямо с утра?
— По возможности с утра. Тебе же не на работу. А мне тем более... Кстати, ты еще долго пробудешь в городе?
— С недельку. А потом назад.
— А как с домом?
— Никак. Запру, да и все.
— Поручить надо бы кому-нибудь.
— Тебе, — сказал весело Пате-ипа, Груапш глубоко затянулся сигаретой:
— Можно и мне.
Они пошли вдоль гостиничных окон, мимо подстриженных лавров— и прямо в тесный буфет. Здесь стояли всего три столика. И все три были заняты.
— На стоячку, — сказал Рыжий.
— Так и быть.
Симпатичный худющий буфетчик Федя приветливо кивнул вошедшим. Высоко поднял брови, как бы спрашивая: что пить будем? Груапш пальцами определил объем сосуда, а о содержимом догадался сам Федя. Он налил коньяку в чешские фужеры, откупорил минеральной, положил на блюдце конфеты «Мишка» и щелкнул языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36