Обезьяна задумался. Пожал плечами!
— Он целыми днями здесь. Но где-то, наверно, работает.
Заканбей Пате-ипа усмехнулся!
— Такая удобная работа?
— Ну да, — без тени иронии ответил Обезьяна. И с возмущением добавил: — Да ты погляди вокруг, на эту горстку бездельников! Кто они? Есть спекулянты, есть просто лентяи, которые на шее у жен сидят. Это же отпетые бездельники. И дуют себе кофе, будто наркоманы! — Обезьяна с яростью допил свой коньяк.
Лодка уткнулась в песок. Два рыбака-любителя спрыгнули в воду и потянули лодку на берег. Купальщиков было немного — май вдохновлял лишь единицы на общение с морской стихией. Однако солнце светило с каждым днем все жарче, прибывали курортники...
Рыбак постарше окликнул какого-то мальчишку, и втроем они поставили нетяжелую лодку в безопасное место.И только после этого рыбаки поднялись наверх, неся в руках снасти и небольшую корзину с уловом.
Наверху, под пальмой, их дожидался Заканбей Пате-ипа. Он просто преградил дорогу старшему.
— Черт возьми, — сказал Заканбей, — где может быть Тараш Сниада? Конечно, в море! Старик, ты не изменился ни на столечко!
Тараш Сниада, которому вполне пристало определение «жирный», на минутку замер, а в следующую бросился обнимать Заканбея. Они были одногодки, но Тараш выглядел значительно старше, возможно, из-за седых волос.
Полнота его была болезненная, и цвет лица неважный. Глаза — некогда синие — с годами выцвели...
— Ну, молодец! — говорил Тараш. — Приехал-таки! А как же, а как же! Пора, пора на родную землю! Послушай, Закан, как бы хорошо ни было тебе там — здесь лучше.
— Я ненадолго, — сказал Пате-ипа.
— А через год-два — навсегда? Надеюсь, ты пополнишь ряды местных пенсионеров.
— Возможно... А что на море?
Тараш оборотился к морю. На лицо его упали живые солнечные лучи, но цвет кожи от этого не стал лучше. Казалось, под нею давно перестала биться кровь. «А ведь всего пятьдесят семь», — подумал Пате-ипа. И представил себе розовощекого юношу, неугомонного, как пламя костра.
— На море, — сказал Тараш, — порядок. Мы взяли немного кефали, немного крупной хамсы, немного горбылей, немного жирных бычков...
— Это уже много, — заметил Пате-ипа.
— Главное, там хороший воздух. Дышишь на берегу — и чувствуешь, как в бронхах пыль оседает. А там только озон... Послушай, Закан, пошли ко мне. Пообедаем, а?
— Спасибо. Я еще поброжу. Может, переоденешься и выйдешь потом на бульвар?
— Ладно. Ты всегда был немного официальный. Таким и остался.
— Ну что ты, Тараш!
— Ей-богу! На твоем месте я без лишних слов пошел бы со старым другом.
Тараш похлопал Заканбея по плечу. Посмотрел ему в глаза. Те же они — карие, и брови вразлет — те же. И волосы по-прежнему густые, только седоватые. Полнота обычная, мужская: не худ и не очень плотен. Разве время не для всех течет одинаково? Конечно же, для всех! Теоретически. А на поверку выходит как? Одни стареют прежде времени, другие сохраняют силу и былую внешность. Разве не так?
Тараш говорит об этом, и Заканбей из вежливости кивает головою.
— А ты, Тараш не стареешь, держишь свою марку!
— Я? Марку? Не думал, что ты такой умелый на комплименты. Может, ты скажешь, что и Груапш красив и молод?
— Почему ты вспомнил именно его?
— Очень просто. Мимо Груапша никто не пройдет: он торчит часами на пятачке, ждет, как бы сорвать бутылочку... Или хоть рюмку.
— Да, Груапш — почти руина, но не станешь же ты равнять себя с ним?!
— А почему бы и нет?! Мы еще поговорим об этом. — И Тараш ушел со своим другом-рыболовом, пообещав в скором времени появиться на бульваре.
Заканбей Пате-ина подошел к пальме, благоговейно погладил ее шершавую кору. Бескрайнее море зеленело перед ним особой морской зеленью. И золотая солнечная дорога широкой полосой зыбилась на морской зелени.
Григорий Груапш проторчал на заветном пятачке до поздних сумерек. А потом, следуя инстинкту самосохранения, поплелся домой. Жил он в хибаре, на окраине города. Она была его собственностью. Более того: произведением его рук! Он жил с женой, совсем еще нестарой, лет сорока пяти, и сыном, монтером городской электрической сети. Они-то, собственно говоря, и кормили его, особенно жена, медицинская сестра районной больницы.
Груапш был обижен на свою судьбу. Не то чтобы очень, но тем не менее. В самом деле, разве преуспевающие школьные друзья (хотя их осталось в живых немного) грамотнее его или честнее? Или, может быть, они какие-нибудь особенные, из совершенно другой человеческой породы? Просто ему не повезло, а другим — наоборот. Ежели он пьет — так это потому, что ничего лучшего ему не предлагают. Он мог бы, например, быть хорошим учителем, у него ведь педагогическое образование. Или руководить каким-нибудь учреждением. Вполне мог бы! И не нужны ему мелкие подачки на пятачке — эти рюмочки да стаканчики! Он сам кому угодно подаст, ежели на работу устроится... Если бы не достаток в доме, может, он и работал бы где-нибудь. Даже не где-нибудь, а на приличном месте...
Он остановился, пошарил у себя в карманах: ни сигарет, ни спичек! И пошел дальше вдоль яркого ряда высоких светильников. Шел не по прямой, а немного отклоняясь от нее то вправо, то влево...
Навстречу ему шла женщина. Груапш преградил ей дерогу с самым невинным намерением: попросить сигаретку. Он даже не обратил внимания, что идет не мужчина, а женщина и что сейчас не поддень, а скорее ночь. Дама шарахнулась в сторону. Притом так резко и так неожиданно, что Груапш опешил. Он был крайне удивлен.
— Что вам надо? — взвизгнула дама, прижимая к груди сумочку.
— Мне? — пробормотал Груапш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36