Мне было девятнадцать. Мы оба работали в больнице: она секретаршей, а я – уборщиком. Дело было к вечеру, и она позвала меня, чтобы помочь достать папку с верхней полки в кладовке. Повод не слишком убедительный – я был на голову ниже нее, – но он сработал. Я забрался на табурет, и вдруг наступила темнота: дверь закрылась. Вне себя от изумления, я почувствовал руку секретарши у себя на лодыжке. Она тихо сказала, что мы одни и никто сюда не придет. Решительная девица. Расстегивая мою рубашку и джинсы, она принялась шептать мне на ухо всякие непристойности, которые звучали для моего нежного возраста как пророчества ангелов. Наверное, немалую роль сыграл страх быть пойманными: какой-нибудь старикашка уж точно отдал бы концы от счастья, заглянув в кладовку. Не знаю, может быть. Так или иначе, это было нечто особенное. Полная темнота: наготу друг друга мы могли лишь представить. Казалось, наши тела стали огромными, запахи и все ощущения неимоверно усилились, слова звучали как-то по-особому таинственно и многозначительно. В зрительной памяти не осталось ничего. Помню тесноту, падающие папки с бумагами, запах пыли и плесени. Но детали не имеют значения. Главное – темнота. Прикосновения в темноте.
Я поднял глаза на Лору, с трудом вырвавшись из вихря давно забытых ощущений, и смущенно покраснел. Глупо даже думать о том, чтобы делиться такими вещами с пациентом.
– Скажем так: это были самые сладостные мгновения в моей жизни, – решил я отшутиться.
Она улыбнулась.
– Сладость мгновений… Ты даже представить себе не можешь, насколько иронически это звучит.
То ли под влиянием эротических воспоминаний, то ли позволив себе наконец осознать запретную притягательность своей клиентки, я вдруг ощутил невероятный прилив желания. Мне с трудом удалось, унимая дрожь, отвести взгляд от ее тела и лица. Казалось, рассеялась какая-то пелена, и совершенная женская красота внезапно предстала во всем своем блеске. Просто невероятно. То есть я нормальный мужчина и возбуждаюсь так же легко, как и всякий другой, но тут впервые понял, что такое настоящий инстинкт продолжения рода. Во всяком случае, на работе подобного не случалось никогда. Хуже того, я был уверен, что она отлично все видит. Хрупкий мостик контакта между врачом и пациентом, столь необходимый для успешного сеанса, вдруг превратился в тоненькую ниточку, висящую над клокочущей бездной. Я почувствовал, что вот-вот разобьюсь насмерть, и, к стыду своему, не смог придумать ничего лучше, чем списать все на тривиальную похоть. Мол, влюблялся и раньше, ничего, справлюсь. Однако принять равнодушный вид мне удалось лишь ценой неимоверных усилий.
– Теперь твоя очередь, – хмыкнул я.
Скрестив ноги в синем кресле, Лора устремила на меня пристальный взгляд и не отводила его в течение всего рассказа. В ее глазах появился вызов, почти враждебность. Она будто бы говорила: «До сих пор были одни только сказочки, теперь держись».
– Ладно, слушай. Мне тогда было двенадцать. Они хорошо изучили биологию человека и не стали ждать, пока начнутся месячные. Им требовался подопытный экземпляр, и вот он появился – первый человек, родившийся в неволе.
– И как они собирались экспериментировать? Использовать образцы спермы?
– Нет, разводить людей им было ни к чему. Их интересовало межвидовое скрещивание – такие, как я.
– Но ты же говорила, у тебя было два отца. Почему бы просто не повторить процесс?
– Они хотели мальчика.
– Ничего не понимаю.
– Пол ребенка определяет отец, так ведь? Девочку они получили, теперь требовался мальчик – чтобы у меня был партнер, понимаешь? Они очень старались.
– Каким образом?
– Они так устроены, что могут по желанию изменять форму своего тела.
– Да, ты говорила, – вздохнул я. «Оборотни». Одна из самых фантастических ее выдумок.
– Как ящерицы, у которых снова вырастает хвост, вроде этого. Они занимались мной по очереди, подходили и тыкали своими отростками. Кстати, если хочешь знать, они и кончать умеют. И смазку разную пробовали – единственная поблажка, которую я получила, если это можно так назвать. Все очень оживились, когда первый вынул свой член, и он оказался в крови. Потом дело пошло быстрее – один подходил за другим, а остальные стояли вокруг и смотрели. Да, я забыла: я лежала на столе, как в операционной. Короче, удовольствие весьма сомнительное.
Я почувствовал тошноту.
– И сколько их было?
– Сотни. Я заснула, а когда проснулась, они еще продолжали, только уже со всякими приспособлениями, очень похоже все сделано, и издавали звуки, как при сексе…
И так далее. Про металл и пластик уже говорилось раньше.
Лора замолчала. Я опустил глаза и обнаружил в пепельнице две зажженные сигареты.
– Тебе было двенадцать…
– Да.
Ее зеленые глаза были пусты. Ни единого намека на эмоции.
– Ты когда-нибудь занималась любовью с мужчиной? – спросил я, помолчав.
– Нет. Я много читала об этом… и память смотрела.
– И что ты чувствовала? Лора задумчиво прищурилась.
– Не знаю, странно как-то. Первые двенадцать лет моей жизни они ко мне почти не прикасались… а потом вдруг все это. Почувствовала, наверное, свою значительность – в каком-то смысле – и облегчение. – Она медленно провела пальцем по обнаженной щиколотке. – Кожа тоже требует внимания, как и остальное тело. Они в этом ничего не понимают – отчасти потому и позволили мне вернуться. Хотят включить осязательные ощущения в видеопамять. С цветом и звуком там все в порядке, а вот смысл прикосновений для них – полная тайна. Забавно… – улыбнулась она. – Гениальные инженеры, создатели невероятных машин, фактически раса ремесленников – и вдруг такое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92