– О любовь моя! – воскликнула она. – Разве ты не читал моих писем?..
– Читал, – ответил Лусто.
– И что же?
– И что же?
– Ты – отец! – воскликнула провинциалка.
– Вот как! – сказал он, не замечая бесчеловечности этого восклицания. «Так или иначе, – соображал он про себя, – а надо приготовить ее к развязке».
Он сделал знак кучеру остановиться, подал руку г-же де ла Бодрэ и оставил кучера с каретой, полной чемоданов, дав себе твердое обещание «безотлагательно, – как он про себя выразился, – отправить даму со всеми ее пожитками туда, откуда она приехала».
– Сударь! Сударь! – окликнула его маленькая Памела.
Девочка не лишена была сообразительности и поняла, что три женщины вместе не должны встречаться на квартире холостяка.
– Ладно, ладно! – отмахнулся журналист, увлекая Дину.
Тогда Памела подумала, что эта незнакомая дама, наверно, родственница; все же она добавила:
– Ключ в дверях. Там матушка вашей невесты.
Смущенному Этьену сквозь поток фраз, которыми осыпала его г-жа де ла Бодрэ, послышалось: «Там моя матушка» – единственное, вполне возможное для него обстоятельство – и он вошел. Его невеста и теща, находившиеся в это время в спальне, забились в уголок, увидев Этьена с какой-то женщиной.
– Наконец-то, мой Этьен, мой ангел, я твоя на всю жизнь! – вскричала Дина, бросаясь ему на шею и крепко его обнимая, пока он запирал дверь. – В этом замке Анзи моя жизнь была беспрерывной мукой, я больше не могла терпеть, и когда пришло время объявить о том, что составляет мое счастье, у меня на это не хватило сил. И вот я здесь… твоя жена, мать твоего ребенка! О! Не написать мне ни разу! Два месяца держать меня в неизвестности!..
– Но, Дина, ты ставишь меня в затруднительное положение…
– Ты любишь меня?..
– Как тебя не любить?.. Но не лучше ли было остаться в Сансере?.. Я нахожусь в величайшей нужде и боюсь, что тебе придется ее разделить…
– Твоя нужда будет рай для меня. Я хочу жить здесь и никогда не расставаться с тобой…
– Бог мой, это хорошо на словах, но…
Услышав эту фразу, сказанную резким тоном, Дина села и залилась слезами. Лусто не мог устоять перед таким взрывом отчаяния; он сжал ее в объятиях и поцеловал.
– Не плачь, Дидина! – воскликнул он.
Произнося эти слова, фельетонист вдруг увидел в зеркале призрак г-жи Кардо, смотревший на него из глубины комнаты.
– Ну-ну, Дидина, пойди с Памелой, присмотри сама, как там выкладывают твои чемоданы, – сказал он ей на ухо. – Иди, не плачь, мы будем счастливы.
Он проводил ее до дверей и вернулся к супруге нотариуса, чтобы отвратить грозу.
– Сударь, – сказала ему г-жа Кардо, – я поздравляю себя с тем, что пожелала собственными глазами поглядеть, как-то живет тот, кто должен был стать моим зятем. Моя Фелиси не будет женой такого человека, как вы, даже под угрозой смерти. Вы обязаны думать о счастье вашей Дидины, сударь.
И ханжа удалилась, уводя за собой Фелиси, которая тоже плакала, потому что уже успела привыкнуть к Лусто. Ужасная г-жа Кардо уселась в свой экипаж, не сводя дерзкого взгляда с бедной Дины, которую, как нож в сердце, ударила фраза: «Это хорошо на словах», но, как и все любящие женщины, она, тем не менее, верила ласковому: «Не плачь, Дидина!»
Лусто, не лишенный своего рода решимости, выработанной случайностями его тревожной жизни, сказал себе:
«Дидина благородна; узнав о моей женитьбе, она пожертвует собой ради моего будущего, а я-то уж сумею ее подготовить».
И в восторге, что придумал хитрость, успех которой казался ему обеспеченным, он стал приплясывать, напевая на известный мотив: «Тра-ля-ля-ля! Ля!» «А как только спроважу Дидину, – продолжал он разговаривать сам с собой, – пойду с визитом к мамаше Кардо и наговорю ей с три короба: будто я соблазнил ее Фелиси в день святого Евстахия… будто Фелиси, согрешившая из любви ко мне, носит под сердцем залог нашего счастья, и… ля-ля-ля-ля! Отец не сможет уличить меня во лжи… ля, ля… дочь тоже… Тра-ля-ля! Ergo60, нотариус, жена, дочь – все в моих руках, тра-ля-ля-ля!»
К своему великому удивлению, Дина застала Этьена отплясывавшим какой-то дикий танец.
– Я пьян от радости, что ты приехала, что нас ждет счастье!.. – сказал он ей, чтобы как-нибудь объяснить этот порыв безумного веселья.
– А я-то думала, что ты меня больше не любишь!.. – вскричала бедняжка, выронив из рук мешочек с принадлежностями ночного туалета; она опустилась в кресло и заплакала от радости.
– Устраивайся, мой ангел, – сказал Этьен, втайне посмеиваясь. – Мне тут надо черкнуть два слова, я хочу отделаться от одной холостяцкой пирушки, чтобы принадлежать тебе. Приказывай, ты здесь у себя дома.
Этьен написал Бисиу:
«Дорогой друг, ко мне нагрянула моя баронесса: она расстроит мою женитьбу, если мы не пустим в ход всем известную хитрость из тысячи и одного водевиля театра Жимназ. Так вот, рассчитываю на тебя: явись мольеровским старикашкой поругать твоего племянника Леандра61 за его глупость. Пока десятая муза будет сидеть спрятанная в моей комнате, надо подействовать на ее чувства: бей крепче, будь зол, оскорби ее. А я, как ты сам понимаешь, стану изображать слепую преданность и буду глух к твоим словам, чтобы дать тебе право кричать во весь голос. Приходи, если можешь, в семь часов.
Весь твой Э. Лусто».
Отправив это письмо с рассыльным к человеку, который был насквозь парижанин, то есть не знал большего удовольствия, как разыграть комическую сценку, называемую художниками «шаржем», Лусто сделал вид, что он очень озабочен, как бы поудобнее устроить у себя сансерскую музу: он занялся раскладкой привезенных ею вещей, познакомил ее со слугами и квартирным распорядком, выражая такое неподдельное простосердечие и удовольствие и рассыпаясь в таких ласковых словах и нежностях, что Дина могла себя счесть самой любимой женщиной на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64