она платила долги Натали, когда проводила с нами в Париже три месяца в году.
— А почему бы и нет, ведь она жила на доходы, приносимые Ланстраком, — возразил Матиас. — Она стала бережливой! Вот чудеса-то! Она только что купила имение Гренруж, между Ланстраком и Грассблем, и если аллею, ведущую из Ланстрака, продолжат до большой дороги, то на протяжении полутора лье будут тянуться только ваши земли. Она заплатила за Гренруж сто тысяч франков наличными, а приносит он чистоганом тысячу экю в год.
— Госпожа Эванхелиста все еще красива, — заметил Поль. — Благодаря жизни в деревне она прекрасно сохранилась. Я не поеду прощаться с нею; она захочет пожертвовать для меня последним, что у нее есть.
— Да вы понапрасну и съездили бы в Ланстрак, она сейчас в Париже. Быть может, она приехала в столицу в то самое время, когда вы уезжали.
— Она, должно быть, узнала о продаже моих имений и поспешила ко мне на помощь. В сущности, мне не на что жаловаться. Ведь меня горячо любят — сильнее нельзя любить в этом бренном мире! Меня любят обе женщины, соперничая друг с другом; одна ревнует к другой: дочь упрекает мать за то, что последняя слишком любит меня, мать упрекает дочь за расточительность. Их привязанность и погубила меня. Ну, как не стараться исполнить малейшие прихоти любимой женщины? Как ей отказать? И опять-таки, как же согласиться, чтобы она всем пожертвовала ради меня? Да, конечно, мы могли бы расплатиться со всеми долгами и переехать в Ланстрак; но я предпочитаю отправиться в Индию за новым богатством, только бы не лишать Натали привычной роскоши, которую она так любит. Поэтому я сам предложил выделить ее имущество. Женщины — ангелы, житейские заботы не должны их касаться.
Старый Матиас слушал Поля с явным недоверием и удивлением.
— Есть ли у вас дети? — спросил он.
— К счастью, нет, — ответил Поль.
— Я иначе представляю себе смысл брака, — откровенно заявил старый нотариус. — По-моему, жена должна делить с мужем все — и радость и горе. Я слыхал, что у новобрачных, страстно любящих друг друга, не бывает детей. Но разве наслаждение — единственная цель брака? Разве его целью не является скорее семейное счастье и продолжение рода? Правда, вам было всего двадцать восемь лет, а графине — лишь двадцать; вполне естественно, что вы думали только о любви. Тем не менее и ваше имя и условия вашего брачного договора — скажу это как истый нотариус — все это обязывало вас поскорее произвести на свет здорового мальчугана. Да, граф, даже в том случае, если бы у вас стали рождаться дочери, не следовало бы останавливаться до тех пор, пока не появится ребенок мужского пола; иначе зачем было основывать майорат? Ведь графиня вполне здорова, ей нечего бояться материнства. Вы скажете, что это устаревшие взгляды наших предков; но в знатных семействах, граф, законная супруга обязана рожать и воспитывать детей. Назначение женщины, как говорила герцогиня Сюлли, жена великого Сюлли, — отнюдь не в том, чтобы доставлять наслаждения: жена олицетворяет честь и доброе имя семьи.
— Вы не знаете женщин, добрый мой Матиас, — сказал Поль. — Чтобы быть счастливым, нужно любить их так, как им этого хочется. Разве не жестоко сразу же лишать свою молодую жену ее преимуществ, наносить ущерб ее красоте, не дав насладиться жизнью?
— Если бы у вас появились дети, в ней заговорила бы мать, она не была бы так расточительна, чаще оставалась бы дома.
— Если бы вам удалось убедить меня в справедливости ваших слов, — сказал Поль, нахмурившись, — то я был бы несчастнейшим человеком на свете. Не усугубляйте же моего горя, не читайте мне нравоучений задним числом; дайте мне уехать без горького осадка в душе.
На другой день Матиас получил вексель на полтораста тысяч франков, с уплатой по предъявлении, посланный графом Анри де Марсе.
— Вот видите, — сказал Поль, — оказывая мне неоценимую услугу, он даже не пишет при этом ни слова. У Анри самый непоследовательный и в то же время самый чудесный характер, какой я только знаю. Если бы вы видели, с каким чувством собственного превосходства этот еще совсем молодой человек рассуждает о любви, об общественных делах, о политике, — вы удивились бы не меньше моего, что он способен проявлять такую сердечность.
Матиас попытался было повлиять на Поля, чтобы тот переменил свое решение, но оно было непреклонно и опиралось на столь веские доводы, что старый нотариус оставил попытки отговорить своего клиента.
Редко случается, чтобы ставшие под погрузку суда отплывали в точно назначенный срок; но по роковому для Поля стечению обстоятельств ветер был благоприятный, и на другое утро «Прекрасная Амели» была готова распустить паруса. Ко времени отплытия корабля на пристани, как обычно, теснились родственники и друзья уезжающих и просто любопытные. Многие в этой толпе хорошо знали Манервиля. Если раньше он славился своим богатством, то теперь прославился своим разорением. Всех охватило живейшее любопытство, каждый спешил вставить словечко. Матиас провожал Поля, и ему было очень тяжело слышать долетавшие до него замечания.
— Взгляните-ка на человека, что стоит вон там, рядом со старым Матиасом, — кто бы мог узнать в нем того самого денди, который был прозван «душистым горошком» и пять лет назад задавал тон всему Бордо!
— Как, этот толстяк небольшого роста, в люстриновом сюртуке, смахивающий на кучера, — граф Поль де Манервиль?
— Да, душенька, тот самый, что женился на мадемуазель Эванхелиста. А теперь, разорившись, без гроша в кармане, он отправляется в Индию искать ветра в поле.
— Но как он мог разориться? Ведь он был так богат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52