При виде этого богатства она захлопала в ладоши, словно ребенок, изливающий в простодушных движениях преизбыток радости. Так отец и дочь подсчитали каждый свое состояние; он — чтобы продать свое золото, Евгения — чтобы бросить свое золото в океан чувства. Она положила монеты обратно в старый кошелек, взяла его и без колебаний вновь поднялась наверх. Тайная нищета кузена заставила ее забыть и поздний ночной час и приличия; она была сильна чистой совестью, самоотвержением, счастьем.
В ту минуту, как она показалась на пороге двери, со свечой в одной руке и кошельком в другой, Шарль проснулся, увидел кузину и остолбенел, раскрыв рот от изумления.
Евгения подошла к нему, поставила подсвечник на стол и сказала взволнованным голосом:
— Кузен, я должна просить у вас прощения в тяжкой вине перед вами; но бог мне простит этот грех, если вы захотите отпустить мне его.
— Да что такое? — спросил Шарль, протирая глаза.
— Я прочла оба эти письма.
Шарль покраснел.
— Как это случилось? — продолжала она. — Почему я поднялась к вам? По правде сказать, сама теперь не знаю. Но я склонна не слишком раскаиваться в том, что прочла эти письма: теперь я знаю ваше сердце, вашу душу и…
— И еще что? — спросил Шарль.
— И ваши планы: то, что вам необходима некоторая сумма…
— Дорогая кузина!..
— Тсс, тсс, кузен! Не надо говорить громко, а то кого-нибудь разбудим. Вот, — сказала она, раскрывая кошелек, — сбережения бедной девушки, которая не нуждается ни в чем. Шарль, примите их. Сегодня утром я еще не понимала, что такое деньги. Вы научили меня: деньги — только средство, вот и все. Кузен — почти брат, вы со спокойной совестью можете взять деньги у сестры. Я даю их вам взаймы.
Евгения, в которой женская настойчивость сочеталась с чистотой юной девушки, не предвидела отказа, а кузен молчал.
— Неужели вы отказываетесь? — спросила Евгения, и в глубокой тишине было слышно, как бьется ее сердце.
Раздумье кузена обидело ее, но его нужда представилась ей еще живее, и она опустилась на колени.
— Я не встану, пока вы не возьмете это золото! — сказала она. — Кузен, умоляю, отвечайте!.. чтобы я знала, уважаете ли вы меня, великодушны ли вы…
Услыша этот крик сердца, полного благородным отчаянием, Шарль оросил слезами руки кузины, схватив их, чтобы не дать ей стоять на коленях. Почувствовав эти горячие слезы, Евгения кинулась к кошельку и высыпала деньги на стол.
— Значит, да — правда? — сказала она, плача от радости. — Не бойтесь ничего, кузен, вы будете богаты. Это золото принесет вам счастье, когда-нибудь вы мне его вернете. Кроме того, мы составим товарищество. Словом, я соглашусь на все условия, какими вы меня свяжете. Но вы бы не должны придавать такое значение этому подарку.
Шарль смог, наконец, выразить свои чувства.
— Да, Евгения, у меня была бы мелкая душа, если бы я отказался. Однако дар за дар, доверие за доверие.
— О чем вы говорите? — с испугом спросила она.
— Послушайте, дорогая кузина, там у меня…
И, не докончив, он указал на квадратный ящичек в кожаном чехле, стоявший на комоде.
— Там у меня, видите ли, вещь мне дорогая, как жизнь. Этот ларец — подарок матери. Нынче с утра я все думал, что если бы она могла встать из могилы, то сама продала бы золото, которым из нежной любви ко мне она так щедро наполнила несессер, но сделать это самому я счел бы святотатством.
При последних словах Евгения судорожно сжала руку кузена.
— Нет, — продолжал он после недолгого молчания, когда они обменялись взглядом, влажным от слез, — нет, я не хочу ни уничтожать его, ни подвергать опасности в моих странствованиях. Дорогая Евгения, вы будете его хранительницей. Никогда друг не доверял другу ничего более священного. Судите сами.
Он подошел к комоду, вынул ларец из футляра и, открыв его, с грустью показал восхищенной кузине несессер, по работе еще более ценный, чем по весу золота.
— То, чем вы любуетесь, — ничто, — сказал он, нажимая пружину, раскрывшую двойное дно. — Вот что мне дороже всего на свете.
Он вынул два портрета, два шедевра г-жи Мирбель, в богатых жемчужных оправах.
— О! Вот красавица! Не та ли это дама, которой вы писали…
— Нет, — сказал он, улыбаясь. — Эта женщина — моя мать, а вот мой отец, — ваши тетка и дядя. Евгения, я готов на коленях умолять вас сохранить мне это сокровище. Если бы я погиб и погубил ваше маленькое состояние, то это золото возместит вам потерю. Только вам одной могу я оставить эти портреты: вы достойны хранить их. Но уничтожьте их, чтобы после вас они не попали в чужие руки…
Евгения молчала.
— Вы согласны, не так ли? — прибавил он ласково.
В ответ она бросила на него первый взгляд любящей женщины, один из тех взглядов, где почти столько же кокетства, как и глубины. Он взял ее руку и поцеловал.
— Ангел чистоты! Для нас с вами, не правда ли, деньги никогда ничего не будут значить? Чувство, придающее им некоторую ценность, будет отныне все.
— Вы похожи на свою мать. А голос у нее был такой же нежный, как у вас?
— О, гораздо нежнее…
— Да, для вас, — сказала она, опуская глаза. — Ну, Шарль, ложитесь спать, прошу вас, вы устали. До завтра.
Она тихо высвободила руку из рук кузена, он проводил ее, захватив с собой свечу. Когда они были уже у двери ее комнаты, он сказал:
— Ах, зачем я разорен!
— Мой отец богат, я думаю, — ответила она.
— Бедное дитя, — продолжал Шарль, остановившись у порога и прислоняясь спиной к косяку, — будь дядюшка богат, он не дал бы умереть моему отцу, не оставлял бы вас в такой скудости, словом, жил бы иначе.
— Но у него есть Фруафон.
— Да что стоит Фруафон?
— Я не знаю; но у него есть Нуайе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64