.. Я тут же послала за лекарем и за мэром.
- Да ведь ей нужно помочь! - воскликнула маркиза.- Сделайте все, что понадобится. Господи, может быть, еще не поздно спасти ее! Я оплачу все расходы...
- Ах, сударыня, она, видно, прегордая, и уж не знаю, согласится ли...
- Я сама пойду к ней...
И маркиза, немедля, поднялась к неизвестной, не подумав о том, какое тяжелое впечатление может произвести ее траурное платье на эту женщину, которая, как говорили, была при смерти. Увидев умирающую, маркиза побледнела. Несмотря на страшные страдания, изменившие прекрасное лицо Елены, она узнала свою старшую дочь!
Когда в дверях появилась женщина в черном, Елена приподнялась, вскрикнула от ужаса и медленно стала опускаться на подушки, узнав в этой женщине свою мать.
- Дитя мое,- промолвила г-жа д'Эглемон,- не нужно ли вам что- нибудь? Полина! Моина!
- Мне уже ничего не нужно,- чуть слышно ответила Елена,- я надеялась увидеть отца, но ваш траур говорит мне...
И, не досказав, Елена прижала ребенка к сердцу, словно хотела согреть его, поцеловала его в лоб, потом посмотрела на мать,- глаза ее по-прежнему выражали упрек, но она уже прощала, взгляд стал мягче. Маркизе не хотелось замечать этого упрека, она забыла, что Елена - дочь ее, зачатая в слезах и отчаянии, что она дитя долга, стала причиной ее самого большого горя; она тихо подошла к умирающей дочери, помня лишь о том, что Елена первая дала ей познать радость материнства. Ее глаза наполнились слезами, и, обняв дочь, она воскликнула:
- Елена, дитя мое!
Елена молчала. Она прислушивалась к последним вздохам своего последнего ребенка.
В этот миг вошли Моина, ее горничная, хозяйка и врач. Маркиза сжимала холодеющую руку дочери в своей руке и смотрела на нее с искренним отчаянием. Вдова моряка - ей удалось во время кораблекрушения спасти лишь одного ребенка из всей своей счастливой семьи,- доведенная горем до исступления, взглянула на мать, и что-то ужасное было в ее глазах.
- Все это дело ваших рук! Если бы вы были для меня тем, чем вы...
- Моина, уйди!.. Все уходите отсюда! - крикнула г-жа д'Эглемон, стараясь заглушить голос Елены.- Умоляю тебя, дитя моя, не воскрешай сейчас наши печальные размолвки.
- Я буду молчать,- ответила Елена, делая над собою нечеловеческое усилие.- Я ведь мать, я знаю, что Моина не должна... Но где мой ребенок?
Моина вернулась, подстрекаемая любопытством.
- Сестрица,- проговорила избалованная девушка,- вот доктор...
- Ничто уже не поможет,- произнесла Елена.- Ах, зачем я не умерла в шестнадцать лет - ведь тогда я хотела покончить с собою... Вне законов нет счастья! Моина... ты...
Она умерла, склонив голову к головке своего ребенка, сжимая его в объятиях.
Вернувшись к себе в комнату, г-жа д'Эглемон сказала, заливаясь слезами:
- Твоя сестра, должно быть, хотела тебе сказать, что для девушки счастье в любви невозможно вне общепринятых законов, а главное - вдали от матери.
VI
СТАРОСТЬ ПРЕСТУПНОЙ МАТЕРИ
Однажды полуденной порою, в начале июня 1844 года, в саду, раскинувшемся вокруг большого особняка на улице Плюме в Париже, по аллее, залитой солнцем, ходила взад и вперед немолодая женщина; ей было лет под пятьдесят, но казалась она старше своего возраста. Она прошлась два - три раза по извилистой дорожке, никуда не сворачивая, чтобы не терять из виду окон тех покоев особняка, которые, видимо, привлекали все ее внимание, и села в садовое кресло, сплетенное из молодых веток, покрытых корою. С того места, где стояло это изящное кресло, через решетчатую ограду ей были видны внутренние бульвары и посреди них - великолепное здание Дома Инвалидов, вздымающее ввысь свой золоченый купол над целым морем вязов, а вокруг нее была менее величавая картина - сад, раскинувшийся перед серым фасадом одного из самых красивых особняков Сен-Жерменского предместья. Все было объято тишиною - соседние сады, бульвары. Дом Инвалидов: в этом аристократическом квартале жизнь пробуждается лишь к полудню. Если не чья-нибудь причуда, если только не вздумает какая- нибудь молоденькая дама покататься верхом или какой-нибудь старый дипломат исправить деловую бумагу, то в этот час все здесь еще спит или только пробуждается: и челядь и господа.
Пожилая дама, вставшая спозаранку, была маркизой д'Эглемон, матерью г-жи де Сент-Эрен, владелицы этого особняка. Маркиза отказалась от него в пользу дочери, которой отдала и все свое состояние, оставив себе лишь пожизненную пенсию. Графиня Моина де Сент-Эрен была младшей дочерью г-жи д'Эглемон. Чтобы выдать ее замуж за наследника одного из самых прославленных родов Франции, мать пожертвовала всем. Это было так естественно,- она потеряла одного за другим двух своих сыновей: Гюстав, маркиз д'Эглемон, умер от холеры; Абель был убит в сражении у Константины. После Гюстава остались вдова и дети. Г-жа д'Эглемон не питала особенной нежности к своим сыновьям, а к внукам тем более. Она была внимательна к молодой маркизе, вдове своего сына, но то было чисто внешнее проявление чувств, предписываемое нам воспитанием и приличиями. Она привела в образцовый порядок состояние своих умерших детей, а своей любимице Моине отдала собственные сбережения и поместья. С самого детства Моина была хороша собою, обаятельна, и г-жа д'Эглемон любила ее больше других детей - такое душевное, невольное предпочтение присуще бывает матерям; это роковое влечение как будто необъяснимо, но человек наблюдательный объяснит его отлично. Пленительное личико Моины, звук голоса любимой дочки, ее манеры, походка, весь ее облик, движения - все пробуждало в маркизе ту глубокую нежность, которая волнует, оживляет и умиляет материнское сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73