OCR: Сергей Васильченко «Наташа»; 1993
1
Понедельник – на выставке цветов. Вторник – на выставке цветов. Среда – на выставке цветов. И это я, Арчи Гудвин. Как же так?
Я не отрицаю – цветы приятны, но миллион цветов вовсе не в миллион раз приятнее одного-единственного. Вот устрицы – вкусная штука, но кому же придет в голову съесть содержимое целого бочонка?
Я не особенно возмущался, когда Ниро Вульф послал меня туда. Я отчасти ожидал этого. После шумихи, поднятой вокруг выставки воскресными газетами, было ясно, что кому-то из наших домашних придется пойти взглянуть на эти орхидеи. А раз Фрица Бреннера нельзя отделить от кухни так надолго, а самому Вульфу, как известно, больше всего подходит кличка Покоящееся Тело, вроде тех тел, о которых толкуют в учебниках физики, было похоже, что выбор падет на меня. Меня и выбрали.
Когда Вульф в шесть часов спустился из оранжереи и вошел в контору, я отрапортовал:
– Я видел их. Украсть образчик было невозможно.
Он ухмыльнулся, опуская себя в кресло:
– Я и не просил тебя об этом.
– Никто и не говорит, что просили, просто вы ждали, что я сделаю это. Их три – они под стеклянным колпаком, и рядом прохаживается охранник.
– Какого они цвета?
– Они не черные.
– Черные цветы никогда не бывают черными. Какого они цвета?
– Ну, – я раздумывал, – представьте себе кусок угля. Не антрацит, а просто каменный уголь.
– Но он черный.
– Минутку. Полейте его темной патокой. Да, так будет похоже.
– Тьфу. Ты не можешь точно определить этот цвет. И я не могу.
– Что ж, пойду куплю кусок угля, и мы попробуем.
– Нет. А лабеллии там есть?
Я кивнул.
– Да, патока поверх угля. Лабеллий много, не такая масса, как аурей, но почти столько же, сколько труффаутиан. Возле пестика орхидеи они слегка оранжевые.
– Никаких следов увядания?
– Нет.
– Завтра отправляйся туда опять и посмотри, не вянут ли лепестки у самого основания. Ты знаешь обычные признаки. Я хочу знать, брали ли с них пыльцу.
Вот так я оказался там снова во вторник после ленча. Тем же вечером, в шесть часов, прибавил несколько деталей к моему описанию и доложил, что признаков увядания нет.
Я уселся за свой стол напротив Вульфа и постарался придать холодность взгляду.
– Не будете ли вы так добры объяснить мне, – обратился я с любезной просьбой, – почему женщины, которые ходят на цветочные выставки, все на один манер – их ни с кем не спутаешь? По крайней мере на девяносто процентов. Особенно если смотреть на ноги. Это что – правило? А может, им всем никогда не дарили цветов, они потому и ходят – поглядеть? Или, может…
– Заткнись. Не знаю. Иди завтра туда опять и отыскивай признаки увядания.
Видя, как он мрачнеет с каждым часом, и все из-за трех дурацких орхидей, нельзя было не понять, что он уже дошел до ручки. И я снова отправился туда в среду, а попал домой не раньше семи.
Входя в контору, я увидел, что он сидит за своим столом с двумя пустыми пивными бутылками на подносе и наливает в стакан из третьей.
– Ты заблудился? – осведомился он.
Я не стал обижаться, понимая, что внешний мир Вульф представляет себе довольно смутно. Пожалуй, он досиделся в своей берлоге до того, что и не поверил бы, что человек в состоянии преодолеть несколько кварталов без посторонней помощи. Я объяснил, что никаких признаков увядания не обнаружил.
Сев за свой стол, я просмотрел почту, а потом поднял на него глаза и сказал:
– Я подумываю о женитьбе.
Его полуопущенные веки не шевельнулись, но я заметил, что взгляд его изменился.
– Мы могли бы поговорить откровенно, – продолжал я. – Я прожил в этом доме больше десяти лет, составлял ваши письма, защищал вас от телесных повреждений, заботился, чтобы вы не спали постоянно, снашивал шины вашего автомобиля и собственные ботинки. Рано или поздно одно из моих поползновений жениться должно оказаться не просто шуткой. И откуда вам знать, как обстоит дело на этот раз?
Он издал неопределенный звук и потянул к себе стакан.
– О'кей, – сказал я. – Вы достаточно хороший психолог, чтобы знать, что означает, когда мужчине постоянно хочется говорить о какой-нибудь девушке. Предпочтительнее, конечно, с кем-то, кто проявляет внимание. Вы можете себе представить, что это значит, если я хочу говорить о ней даже с вами. Важнее всего, что сегодня я видел, как она мыла ноги.
Он поставил стакан на место:
– Значит, ты был в кино. Сегодня. Это было…
– Нет, сэр, вовсе не в кино. Плоть, и кости, и кожа. Вы когда-нибудь были на выставке цветов?
Вульф закрыл глаза и вздохнул
– Так или иначе, – продолжал я, – вы ведь, конечно, видели открытки с этих выставок и знаете, что миллионеры и крупные фирмы всегда придумывают что-нибудь эдакое. Вроде японского сада, или «сада камней», или пикардийских роз. В этом году «Ракер и Дилл» – они специализируются на семенах и рассаде
– превзошли всех: устроили прямо-таки уголок природы. Кусты, опавшие листья, зеленая трава, полно полевых цветов, несколько деревьев с белыми цветами и полянка с прудом и камнями. Мужчина и девушка устраивают пикник. Они там весь день – с одиннадцати до половины седьмого и с восьми до десяти вечера. Сначала собирают цветы, потом завтракают. Сидят на траве и читают. А в четыре мужчина ложится, закрывает лицо газетой и начинает дремать. В это время девушка снимает чулки и туфли и опускает ноги в воду. Тут толпа просто рвет веревки. Лицо и фигура у нее прелестные, но ноги – прямо произведение искусства. Разумеется, она старается не замочить юбку, а вода быстро бежит по камням. Говоря как художник…
Вульф хмыкнул:
– Ха! Ты не смог бы нарисовать даже…
– Я не сказал «рисуя как художник», я сказал «говоря как художник».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25