с ловкой фигурой и неуловимо знакомыми чертами лица старшего сержанта связывалась совсем другая фамилия. Я хотел было отпроситься, чтобы поискать разведчиков и личной встречей разрешить все сомнения, но с головы колонны повторяющимся эхом пронеслось:
— Па-адъем!
В тот день я так ничего и не вспомнил. До темноты мы шли по автостраде, и меня, как и всех товарищей, мучила другая проблема: кончилось курево. Как выяснилось, военторговская машина с табаком сгорела во время обстрела. Осыпая проклятьями сделавших своё чёрное дело сбитых немецких лётчиков, мы выскребали из кисетов никчёмную пыль и шарили глазами в поисках окурков. Даже случайно завалявшуюся у ездового пачку гнуснейшего филичевого табака — и ту раскурили без остатка в одну минуту. Виктор весело смотрел на наши страдания:
— Спасибо бате — ох и всыпал же он мне, когда я закурил! Побожился, что больше не буду.
А к вечеру, пробираясь по ходам сообщения, мы вышли в глубокую траншею на высоком обрывистом берегу реки.
— Славяне, не высовываться!
С той стороны трещали пулемёты, а небо, освещённое ракетами, было красиво и празднично, как на салюте. Я споткнулся о ящик с патронами и чуть не сбил с ног невысокого офицера, смотревшего в стереотрубу.
— Отойдите, — сердито сказал он, — вам здесь делать нечего.
Я узнал командира полка майора Локтева.
— Извиняюсь, товарищ гвардии майор! — вытянулся я. — Только скажите, как называется эта река?
— Нейсе, — ответил Локтев.
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА ИЗ ЖИЗНИ ВЗВОДА
Перед боем новичок не должен оставаться наедине с самим собой. Мне даже не хочется тратить лишних слов, чтобы доказывать эту бесспорную истину.
Мы не оставались. Наверное, в армии служило много лейтенантов образованнее Ряшенцева и тьма сержантов, обладавших большей военной мудростью, чем Виктор Чайкин, но я до сих пор уверен, что мне феноменально повезло: нами командовали хорошие люди. Они понимали, что в ста пятидесяти метрах от немецких пулемётов из новичка за день не сделаешь ветерана и что важнее всего не струнами натягивать его нервы, а сохранить присутствие духа.
Я думал, что эти сутки растянутся на целый год, но ошибся: время летело быстро. С утра повеселевший Ряшенцев привёл пополнение — человек сорок солдат, бывалых фронтовиков; они хорошо отдохнули после ранений и без особого сопротивления с нашей стороны стали задавать тон. Многие из них вернулись, как домой, в свою роту и без конца рассказывали о друзьях, оставшихся выздоравливать, о вольготной жизни в госпиталях и о своих блистательных, но совершенно неправдоподобных победах над сёстрами.
— Сто двадцать человек в роте! — радовался Ряшенцев. — Было у нас когда-нибудь столько, Степан Петрович?
— Пацанья много, — бурчал неисправимый Чайкин-старший, — сопляков вроде моего Витьки. Сделай милость, Василий Иваныч, выгони его из взводных, без царя в голове, поганец…
Ряшенцев отмахивался, но на всякий случай дал Виктору опытного помкомвзвода — младшего сержанта Юру Беленького. Вместе с Володей Железновым Виктор и Юра составили триумвират, авторитет которого был для нас вне всяких сомнений.
Мы уже знали, что завтра на рассвете нам предстоит форсировать Нейсе. Благодаря Виктору я побывал на командном пункте батальона и несколько минут смотрел на тот берег в стереотрубу: он весь был изрезан траншеями и закутан в колючую проволоку. Поодаль виднелся лес, вполне безобидный на вид, — именно его, по словам Виктора, придётся брать нашему батальону. Но сначала, сразу после артподготовки — а она, говорили, будет невиданной, все пространство за нами утыкано пушками — мы на лодках переправимся через Нейсе и будем очищать траншеи.
— Вскочил в траншею — очередь, в неподавленную огневую точку гранату, — напоминал Ряшенцев. — Только сослепу своих не перестреляйте. Плавать все умеют?
— Я не умею, — прошептал бледный Кузин. — От наших Орешников до реки было полдня ходу. Научиться бы…
— Это в два счета, — успокоил его Володя. — Поди крикни немцам, чтоб из пулемётов перестали шпарить, и я тебя мигом обучу. Ладно, не дрейфь, в одной лодке со мной поплывёшь.
— В случае чего вытащим, — великодушно добавил я. — Не бросим в беде.
Тррах! — у самого бруствера с противным треском лопнула мина. Вместе с несколькими другими новичками я бросился на дно траншеи, но спохватился и со стыдом поднялся, отряхиваясь.
— Жив? — с иронической тревогой спросил Юра Беленький. — Санитаров!
— Мина страшна на голом месте, — с улыбкой сообщил Ряшенцев. — Там она срабатывает как сенокосилка — осколки по земле стелются.
— А я нисколько и не испугался, — пояснил я. — Просто инстинктивно, с непривычки. Тррах!
— Ну что? — стоя на месте, с торжеством спросил я. Все засмеялись, а Володя, потрепав меня по плечу, дружелюбно сказал:
— Считай, Мишка, что ты уже обстрелянный.
— А самолёты на автостраде? — напомнил я.
— Ну, тогда дважды обстрелянный, — поправился покладистый Володя. — Товарищ лейтенант, снова комедия начинается!
Из блиндажа с рулоном ватманских листов в руках вышел Владик Регинин, ефрейтор из пополнения. Ватман он раскопал где-то по дороге из медсанбата и, как бывший студент художественного училища, не мог допустить, чтобы такое богатство лежало без дела. Теперь он нёс вторую серию своих работ — первую немцы уже превратили в клочья.
— Никакого уважения к творчеству, — жаловался Владик, закрепляя на длинном шесте большой лист. — А ещё считают себя культурной нацией!
Мы грохнули. На ватмане, держась за живот, с опущенными штанами стоял Гитлер, а перед ним — Геббельс с ночным горшком в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63