— Найдено на глубине двух метров! — вещал он. — Если учесть, что на Востоке выпадает в год лишь несколько сантиметров осадков, то ясно, что перчатка потеряна лет сто назад! Гера, почему молчит твоя рация? Беги, возвести миру: «Загадка станции Восток! Перчатка неизвестной дамы девятнадцатого века!»Но зато у своего карьера геохимики теряли чувство юмора. Стоило невдалеке прогромыхать тягачу, как они выскакивали наверх и дружно грозили нарушителю кулаками. А что творилось, если посетитель осмеливался закурить или, страшно сказать, бросить окурок в районе карьера! Такой человек обзывался Геростратом, Савонаролой, лжеучёным, гусем лапчатым и позорным пятном, а в заключение выталкивался в шею подальше от священного научного объекта. А на ослепительно белые двухпудовые снежные монолиты геохимики старались не дышать. Они упаковывали драгоценный снег сначала в полиэтиленовые, а затем в бумажные мешки и надписывали: взят с такой-то глубины, там-то и тогда-то. Один мешок надписал я, внеся тем самым некоторый вклад в развитие геохимии. А что? Быть может, именно в моем мешке оказались космические частицы, которые позволят учёным ещё более успешно карабкаться по каменистым тропам науки.В эти дни произошло событие, вызвавшее на станции всеобщий энтузиазм: Арнаутов решил остаться на год! В последнее время он мучительно колебался, вспоминая своего трехлетнего Вовочку и красавицу жену Олечку, день рождения которой мы отмечали всем коллективом, но капля долбит камень, и Гену уговорили. Сидоров срочно связался по радио с Гербовичем, получил «добро», и Гена вместе с добровольными помощниками сел писать заявление на имя своего академика. У меня сохранился первый вариант этого документа, отразивший легкомысленное настроение помощников:«В связи с тем, что коллектив Востока не может обойтись без моих дежурств по камбузу, а также учитывая необходимость обыграть Ельсиновского в настольный теннис, считаю целесообразным оставить меня на зимовку. Кроме того, прошу установить в актовом зале института мой мраморный бюст. Целую. Арнаутов».Гена разогнал помощников, написал заявление, отправил его и стал с волнением ждать ответа.Увы, отказал академик, к общему сожалению восточников. Каких-то фондов, что ли, не хватило…В последний день я нанёс ещё два визита. Утром магнитолог Владимир Николаевич Баранов, выполняя своё обещание, повёл меня в святая святых станции — магнитный павильон. Мы спустились в глубь Антарктиды по шестнадцати ступеням и оказались в тоннеле длиной в несколько десятков метров. Передвигаться по нему можно было лишь в полусогнутом состоянии, а длиннющий Баранов — тот вообще выполнял цирковой номер, изгибая до мыслимых пределов позвоночник.— Не до удобств, — говорил магнитолог, — можете себе представить, сколько труда и так поглотил этот храм. Пилили снег вручную и вытаскивали его бадьями!По обеим сторонам тоннеля четыре крохотные каморки с установленными там приборами. В этом царстве вечного холода нет ни одного железного предмета, только медь и латунь.— Вот здесь и выдаёт свои тайны геомагнитный полюс Земли. Не путать с магнитным полюсом! Тот находится в районе французской станции Дюмон-Дюрвиля и… дрейфует со скоростью около одного километра в год. Нам же повезло — наш полюс теоретический и посему остаётся на месте.Я полюбовался хитроумными приборами, пошарил глазами в поисках магнитных линий, которые где-то здесь должны перекрещиваться, но не обнаружил их, а спросить постеснялся: чего доброго, ещё за невежду примут.Научное значение магнитного павильона на Востоке огромное. Получаемые здесь данные о магнитном поле Земли уникальны, они в значительной степени облегчили и советским и зарубежным учёным понимание ряда процессов. Каких именно — не имею ни малейшего представления. Ведущие специалисты антарктической экспедиции не раз пытались втолковать мне сущность магнитного поля, но почему-то приходили в ярость, когда после их получасовой лекции я спрашивал, за какие команды они болеют. Вообще я заметил, что некоторые весьма даже уважаемые научные деятели развиты как-то односторонне. Фарадей, Эйнштейн, Планк, Курчатов — этих они знают назубок, а спросите их, кто такие Лев Яшин или Всеволод Бобров, изобразят из себя вопросительный знак.В радиорубку я зашёл в тот момент, когда радист, он же по совместительству почтмейстер Востока Гера Флоридов, вываливал из мешка на стол груду писем.— Родные? Поклонницы? Деловая почта? — поинтересовался я.— Филателисты… — горестно вздохнул Гера. — На неделю обеспечили работой…Сотни писем со всех континентов! Часа два я просидел над ними, умилялся, возмущался, смеялся и плакал. Ну и корреспонденция! На что только не шли филателисты, чтобы заполучить в свои коллекции штемпель станции Восток! Как засвидетельствовал Гера, письма делятся на четыре группы.Умоляющие: «Я очень надеюсь, очень, очень, что вы не откажете мне, при всей вашей колоссальной занятости, поставить свою печать на мой конверт. Я так буду вам благодарна! Дженни Харрйс, Бирмингем, Великобритания» Удовлетворено.Чрезмерно требовательные: «По получении сего прошу выслать два конверта антарктической экспедиции со штемпелем станции Восток. Штемпели надлежит ставить…» (даётся указание, как и в каком углу конверта синьор А. Родригес из Каракаса желает видеть печать). Отклонено — фирменные конверты весьма дефицитны.Трогательно-наивные: «К Вам, продолжателям дела Беллинсгаузена и Лазарева, выдающимся героям Антарктиды, обитателям полюса холода, обращаются юные филателисты города Куйбышева!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131