Вцепившись в поручни, Корсаков и Никита молча смотрели на море. Иногда Корсаков бормотал под нос что-то невнятное: я не сразу догадался, что он записывает свои наблюдения на диктофон.Смотреть на море было страшновато, «Семён Дежнев» — траулер низкобортный. Будто щенок, подхваченный мощной рукой за загривок, он взлетал вверх и стремительно опускался, зарываясь носом в волну и прорезая её своим телом. Десятки тонн вспененной воды обрушивались на палубу, с грохотом лупили по надстройкам и застеклённой верхней части мостика и скатывались обратно.Лыков толкнул меня локтем в бок.— Все грехи с нас смывает… Гляди, Паша, седеть начинаем.То, что я поначалу принял за осевшую на бак пену, было льдом. Тусклый свет фонарей фок-мачты делал лёд каким-то серым. Он уже сплошь покрыл палубу и осел на надстройки, спасательную шлюпку под мостиком, рангоут и такелаж.— Температура наружного воздуха минус семь, ветер пятнадцать, волнение моря девять баллов, двадцать три часа местного времени, — казённым голосом проговорил Лыков в подставленный Корсаковым диктофон.— Частота забрызгиваний восемь, — добавил Никита.— Сколько набрали за час, Илья Степаныч? — спросил Корсаков.— По формуле или на глазок? — ухмыльнулся Лыков. — Четыре тонны.— Средняя толщина отложений на главной палубе полтора сантиметра в час, — сказал Ерофеев. — Давайте считать, что идёт быстрое обледенение.— Быстрое и есть, — согласился Лыков. — При таком часов на двенадцать нас хватит. Как думаешь, Архипыч?— Лево руля семь румбов, — приказал Чернышёв.— Есть, лево руля семь, — эхом повторил матрос Дуганов. — Двенадцать на четыре — сорок восемь тонн.— Здорово считаешь, — язвительно проскрипел Чернышёв. — Вот кого бы вам, Корсаков, взять в аспиранты.— Сколько часов будем набирать лёд? — спросил Корсаков.— По обстановке, — буркнул Чернышёв.— Окалывать будем или сначала креноваться? — не обращая внимания на тон Чернышёва, спокойно поинтересовался Корсаков.— Держись, тряхнёт! — предупредил Ерофеев. Гигантская волна накрыла судно. Не удержавшись за поручни, я полетел на Лыкова, который удержал меня рукой, обнаружив при этом недюжинную силу.— Руль прямо! — рявкнул Чернышёв. — Ты мне корреспондента искалечишь!— Есть руль прямо…Чернышёв явно был чем-то раздражён, и я не решался его спросить, зачем он меня позвал.— Что-нибудь случилось? — шепнул я Лыкову.Тот заговорщически кивнул в сторону капитана и прижал палец к губам.— Степаныч, — оказал Чернышёв Лыкову, — повоюй за меня полчасика, курс тот же.Он взял меня под руку и молча провёл в свою каюту, расположенную впритык к рулевой рубке.— Вот сюда, — Чернышёв усадил меня в массивное кресло, а сам пристроился на диване. — Не упирайся, оно не поползёт.— У вас посильнее качает, чем внизу, — сказал я, оглядываясь. В капитанской каюте мне бывать ещё не приходилось. Три на три метра, обычная морская койка «гробиком», письменный стол, диван, рундук и умывальник — вот и вся обстановка. Зачем он всё-таки меня позвал?— Думаешь, я люблю качку? — пожаловался Чернышёв. — Мозги от неё тупеют, будь она проклята… Так Инна Крюкова — твоя жена?Я с трудом удержался, чтобы не чертыхнуться. Вот зачем!— Бывшая, я ж говорил, что не женат.— Помню. От Марии радиограмму получил, с новостями. Довольна до смерти, платье знаменитой Инне Крюковой шьёт. Тебе привет.— Спасибо.Чернышёв выжидательно на меня посмотрел, я пожал плечами. Он не оригинален, многие находят удовольствие в том, чтобы информировать меня о каждом шаге знаменитой бывшей жены.— Прости, если на мозоль наступил, — искренне сказал Чернышёв. — Все эти бесовки одним миром мазаны, и моя сдобная булка, и твоя раскрасавица. Встретились бы пораньше, дал бы тебе мудрый совет, которому дед меня научил: как завертит хвостом — делай ей ребёнка, вот тебе и два года передышки; видишь, снова лещей приманивает — строгай второго, третьего, с брюхом не очень-то попляшет!Я невольно заулыбался.— Может, пора и остановиться?— Как кому, — проворчал Чернышёв, — у меня к лету четвёртый проектируется…Он искоса на меня посмотрел, и мы расхохотались.— Только так, — вытирая слезы, пробормотал Чернышёв, — иначе, брат, мне б свою бесовку не удержать… Ну их к дьяволу, Паша, это я для затравки, у меня ведь к тебе деликатный разговор. А почему именно к тебе — прямо скажу: во-первых, ты человек умный и не трепло, а, во-вторых, нейтральный, стоящий, как говорится, над схваткой. Это я, конечно, упрощаю…— Длинное и довольно нудное предисловие, — сказал я.— Согласен. — Чернышёв с силой ударил ладонью по столу. — Вот японский траулер перевернулся, Паша. Как думаешь, кто виноват?— Капитан, конечно.— Обывательская глупость. — Чернышёв сжал в ниточку и без того тонкие губы. — В Мировом океане, по данным Ллойда, гибнет ежегодно тысячи две судов. Так что, их капитаны — поголовно индюки? Капитаном лишь бы кого не поставят, капитан — это моряк с большой буквы, Паша. А рыбак, запомни — трижды моряк! Если у тебя мозги не бараньи, поймёшь, что я не набиваю себе цену. Мы не вылезаем из штормов, от которых сухогрузы и пассажиры драпают без оглядки, их капитаны в накрахмаленных рубашках щеголяют, а нам исподнее сменить некогда, помыться нечем: промысел, рыба идёт навалом, а пресной воды кот наплакал, стаканами выдаём… Встречаются два капитана, один щёголь, в белом кителе на мостике, в салон к пассажирам войдёт — морской волк, гром и молния! — а у другого руки как кувалды, огрубевшие от подвахт, мужик неотёсанный по сравнению с тем! Чернорабочие мы в море, зато знаем его, поверь, получше других… Японцы — рыбаки отменные, это ещё очень разобраться нужно, кто виноват…— Так кто же всё-таки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72