Так, общим любимцем экипажа оказался Федя Перышкин, которого я чуть было не записал в отпетые, а самым близким мне человеком все больше становился Никита; зато поскучнел и вечно исчезал из каюты Баландин, уж слишком безоговорочно и неожиданно для меня приняли позицию Корсакова Ерофеев и Кудрейко; в то же время, став хозяином экспедиции, что-то потерял Корсаков и совсем разочаровывал Чернышёв.От его фанатичной жажды деятельности не осталось и следа, он на удивление быстро и сразу сдался: вулкан потух, о былых и бурных его извержениях напоминали только протокольные записи. Никак не укладывалось в голове, что Чернышёв, каждое слово которого совсем недавно весило столь много, превратился в зауряднейшего члена экспедиции; кощунственно звучит, но если бы сегодняшний Чернышёв покинул судно, экспедиция нисколько бы не пострадала: на мостике и так командовал Лыков, с которым у Корсакова наладился превосходный контакт.Теряясь в догадках, я пробовал объясниться с Чернышёвым, однако то ли он разгадал мои намерения, то ли и в самом деле ко всему и ко всем охладел, но стоило мне к нему зайти, как он начинал зевать, охать, жаловаться на радикулит и норовил улечься в постель, яснее ясного давая понять, что никаких душеспасительных бесед вести не желает. В конце концов, я обозлился и перестал навязывать ему своё общество. Видимо, решил я, угроза начальства слишком на него подействовала, а раз так, то одержимость его недорого стоила, желание сохранить свой пост оказалось сильнее, и, следовательно, личность капитана Чернышёва отнюдь не такая незаурядная, какой я нарисовал её в своём пылком воображении. Да, отнюдь не такая. Если человек мужествен перед лицом стихии, но дрожит как лист на ветру перед начальством, пусть о таком герое рассказывает другой; что ни говорите, а высший вид мужества — мужество гражданское: из любого, даже самого сильного шторма всё-таки имеется шанс выйти, а вот если потеряешь пост, тяжким трудом завоёванное положение в жизни, можешь и не подняться. Тот, кто один раз уже швабрил буксир, понимает это лучше любого другого…Так я сидел и страдал, развенчивая Чернышёва и с горечью думая, что единственное, о чём бы мне хотелось писать, так это о том, как он не выходил из шторма и вновь рвался к черту на рога за сорока тоннами льда. Но теперь, когда Чернышёв так пал в моих глазах, об этом не могло быть и речи, и я по-настоящему растерялся и приуныл. В последние дни я не раз отгонял от себя одну упадочническую мысль, а сейчас не стал: наверное, моё дальнейшее пребывание на «Семёне Дежневе» не имеет смысла. В самом деле, на кой черт мне здесь торчать? Каждый день одно и то же, чуть обросли льдом — со всех ног спешим в бухту, чтобы, упаси боже, не перебрать лишнего, все кругом довольны, никаких тебе проблем. Когда все довольны и всем хорошо, журналисту делать нечего, в раю наш брат наверняка либо сидит без работы, либо переквалифицируется на арфиста… Вернусь в редакцию, напишу двести-триста строк о том, что отличились старпом Лыков, боцман Птаха и так далее, дам парочку фотографий, интервью с Корсаковым и поищу тему поинтереснее и людей поярче. Ну, ещё раз пошепчутся, что Крюков неудачник, и пусть себе шепчутся…В каюту просунулся Никита с шахматами под мышкой.— Не помешал?Я бросился ему на шею. Никита ничуть не удивился. Скользнув взглядом по разбросанным бумагам и блокнотам, он сочувственно вздохнул.— Муки творчества, шалунья-рифма… Зря себя изводите, о нашей экспедиции достаточно написать три слова: «Пришёл, обледенел, удрал». Подробности смотри в диссертации Никиты Кутейкина на соискание учёной степени кандидата физико-математических наук.— Никита, вы гений, — удручённо сказал я, расставляя шахматы. — Угодил в творческий кризис, как только вернёмся, буду списываться на берег.— Вот повезло! — восхитился Никита. — Сдадите в своей квартире койку, пока билет на самолёт не достану? Я смешал шахматы.— Рассказывайте, что у вас стряслось.— А блиц? — спросил Никита.— Бросьте, вам сейчас не до игры.— А вы делаете успехи, — с уважением сказал Никита. — В самом деле, нет настроения.— Но ведь у вас все хорошо, целый чемодан бесценных протоколов.— Зря иронизируете, действительно бесценных, наши лабораторные данные блестяще подтверждаются натурными испытаниями.— Я вовсе не иронизирую, рад за вас.— А за себя? — спросил Никита. — Исповедуйтесь сначала сами.— Вас понял, — сказал Никита. — «О господи, — взмолился юрист, — пошли мне кошмарное преступление!» Вам не повезло: экспедиция, которая так бурно началась, завершается под звуки флейты. Все живы-здоровы, никто даже не простудился, все удовлетворены: Чернышёв — тем, что его не сняли, экипаж — тем, что экспедиция, куда брали только добровольцев, проходит на удивление безобидно, научные работники — и говорить нечего: программа-минимум почти что выполнена, хоть монографии пиши. Один только корреспондент переживает, что персонажи не укладываются в сочинённую им схему. Знаете, Павел, мне даже не хочется вам сочувствовать, таким незначительным и выдуманным представляется ваше горе. Сколько дадите за совет? Хотя нет, на вас я наживаться не стану, дарю бесплатно.— «Мы ничего не раздаём с такой щедростью, как советы», — пробормотал я. — Это не моё, это другой сказал, тоже умный человек. Ну, излагайте.— Ваша схема, — важно изрёк Никита, — закономерно развалилась из-за неправильного попадания на главного героя: он не состоялся — взрыв, вспышка огня, ракета улетела — и совершенно справедливо развенчан. Будучи закоренелым технарем, рекомендую сменить забракованную схему на другую, или, другими словами, назначить на должность главного героя с окладом по штатному расписанию более колоритную фигуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72