Двое суток путешественники провели в этом благословенном жилище, где на каменном полу запросто валялись величайшие на свете сокровища — полу— истлевшие доски и обломки ящиков. Сундук с бриллиантами и золотом, который привёл в восторг Эдмона Дантеса, вверг бы замерзающих людей в отчаяние. Но в этих драгоценных обломках были огонь, тепло, жизнь. И, благословляя свою счастливую звезду, четверо жгли костёр, греясь и подкрепляясь дарами охотника Пипика — мясом и чаем.
— Каждый из нас видел троих и не видел себя. Но по тому, как выглядели мои друзья, я понимала, что меня сейчас не узнала бы родная мать. И ра— довалась — если можно назвать радостью это странное чувство, — что вместе со всеми лишними вещами выбросила сумку с зеркалом. Мы были достаточно так— тичны, чтобы не выражать друг другу соболезнований, хотя мне становилось не по себе, когда я ловила испуганный взгляд Вали. Но, говоря по совести, тог— да я меньше всего думала о цвете лица, куда важнее был костёр, чай и сон. Пурга снова ушла, продуктов оставалось совсем мало — хорошо ещё, что Опочэн подстрелил зайца — и мы пошли. На первых же шагах нас подстерегало несчас— тье — Каргырольтен сломал руку, наш славный Каргырольтен… Вам не о нас с Валей нужно писать, мы были только обузой, из-за нас они совсем измучились, бедняги… Теперь уже один Опочэн ползал по снегу и разыскивал мох, а мы с Валей поддерживали Каргырольтена. Вот это мужчина настоящий! Ни разу не застонал, только губы до крови изжевал. Даже пытался шутить, только это у него не получалось, уж очень ему было плохо. Так и шли шесть суток…
Алла продолжала говорить, отрешённо глядя в глубь фюзеляжа пустыми глазами. Наверное, перед ней на экране памяти мелькали бесконечные кадры, навсегда запечатлевшие самые тяжёлые в жизни двадцать пять километров. Я механически записывал рассказ и думал о человеческом мужестве. Каким показателем можно его измерить? Слишком различны его проявления и субъективны мотивы, и даже сверхсовершенная электронная машина не даст ответа на вопрос, кто поступал мужественнее — Рихард Зорге или Ален Бомбар. И тот и другой ежесекундно рисковали жизнью во имя высших идеалов, и оба они достойны бессмертной славы. И рядом с ними можно смело поставить таких людей, как Георгий Седов и капитан Скотт, Рудольф Абель и Юлиус Фучик, подпольщиков Краснодона и безымянных героев, так и не сказавших ни единого слова в гестаповских застенках. Тех, чьё мужество проявлялось не на одно мгновенье, не короткой вспышкой, в которой человек сгорал, становясь легендарным, а, подобно неугасимому огню, долго пылало, поддерживаемое могучей силой воли.
И я понял, что подлинное мужество — это прежде всего сила воли. Не упрямство, которое в конце концов можно победить логикой, а сила человеческого духа, обнаружить и проявить которую могут только обстоятельства. Внешние данные человека столь же мало характеризуют его мужество, сколько обложка — ценность книги.
Я видел в жизни многих людей, производящих большое впечатление своей мужественной внешностью. Среди них даже есть один былинный герой, который не побоялся в автобусе потребовать от хулиганов, чтобы они оставили девушку в покое. Но как бы он вёл себя на месте Аллы — не знаю. Быть может, шёл бы вперёд, сжав зубы. А может, хныкал бы на каждом шагу и требовал, чтобы его поддерживали или несли на руках. Не знаю.
Алла продолжала рассказ:
— За шесть суток прошли десять километров, и трудно рассказать про нашу радость, когда увидели море. Значит, шли правильно. Я уроженка Краснодара, не раз бывала в Сочи, но это замёрзшее и мрачное Чукотское море, все в торосах, мне казалось самым прекрасным и родным. Только здесь нас ждало такое разочарование, что руки опустились. Совсем над нами пролетели два самолёта. Мы прыгали, кричали, стреляли из винтовок — самолёты ушли. Было обидно до слез, словно не протянули руки утопающему… Только мы ошибались, увидели они нас. И наверное, вовремя, потому что сил у нас оставалось не идти, а ползти. Мы-то ещё могли, а Каргырольтен… Обмороженные, лица и руки в чёрных волдырях — думали, все… Очень обидно было не дойти, километров пятнадцать до Шмидта оставалось… Глазам своим не поверили, когда подошёл вездеход. Думали, бред начинается…
— Через три недели вышла из госпиталя, — закончила Алла, — и впервые взглянула в зеркало, раньше не хотели давать. Ну и ну, думаю, теперь тобой, Алла Николаевна, белых медведей пугать можно. Чуть в обморок от ужаса не упала: худая как палка, лицо распухло, все в тёмных пятнах, глаза — как после тяжёлых родов…
Алла испытующе посмотрела на меня. Я улыбнулся. Честное слово, я не обнаружил в её лице ничего такого, что могло бы перепугать белого медведя. Тридцатилетняя женщина, с быстрыми серыми глазами, на щеках — здоровый румянец; и лишь внимательный взгляд человека, знающего её одиссею, мог обнаружить на лице моей миловидной попутчицы слабые следы неравной борьбы с тундрой, пургой и морозом.
— Гм… — с улыбкой сказал я.
— Не «гм», а косметика, — поправила Алла, — теперь рассказывайте вы. Правда, что в Москве туфли на шпильках из моды выходят? А помаду какую покупают — бледную или поярче? Неужто не знаете? А юбки — до колен?
ГЛАДКО БЫЛО НА БУМАГЕ…
Воображение рисовало такую картину. В моей квартире сидят друзья-товарищи, болтая о том и о сём; идёт небрежный разговор, главная цель которого — убить время. И тут я между прочим, небрежно бросаю:
«Как-то на острове Врангеля…» И все мгновенно замолкают. А я, великодушно поглядывая на окаменевшихот уважения друзей, излагаю свои приключения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59