Фантасты полагают, что, когда через миллионы лет погаснет солнце, люди уйдут в подземные дворцы. Не знаю, какие блага их там ожидают; быть может, нам и не снится такой комфорт, которым они будут пользоваться, но я предпочитаю наши скромные удобства и солнце. Мне жаль людей, которые никогда его не увидят; наверное, подсознательно они будут ощущать свою неполноценность… У нас в полярную ночь общий тонус понизился, но взрывов не было: работали много, а свободное от вахт время старались проводить вместе. В такие дни лучшее лекарство от хандры — юмор, а за этим лекарством никто не ходил в медпункт. Одна лишь моя научная работа вызвала столько шуток, что их бы хватило на всю жизнь целому поколению конферансье. Как вы знаете, человек в процессе жизнедеятельности затрачивает определённые количества белков, углеводов, воды. Меня интересовало, как протекает водный обмен в организме в условиях полярной ночи. Когда я сказал ребятам, что собираюсь заняться таким исследованием, они дружно пожелали мне успеха. Но когда выяснилось, что в интересах науки каждый из них должен восемь раз вставать в пять утра, выпивать около литра воды, и каждые двадцать минут— восемь раз за утро — отчитываться перед наукой, они взвыли. Тем, кого я будил для определённой процедуры, было не до смеха, зато, отдав науке всё, что от них требовалось, они всласть потешались над очередными жертвами. Впрочем, главной жертвой был я, поскольку мне-то пришлось вставать в пять утра сто раз. Доктор прислушался.
— Не пурга ли начинается?
Я подкинул в печку угля и взглянул в окно. Ветер заметно усиливался.
— Только пурги ещё не хватало, — доктор покачал головой. — Пурга — это нелётная погода, а нам до зарезу нужна именно лётная…
Я посочувствовал, но про себя подумал, что из личных эгоистических соображений неплохо увидеть станцию во время пурги. Словно угадав мои мысли, доктор проворчал:
— Всего насмотритесь… Приходишь, бывало, в кают-компанию на завтрак — многих нет. Вдруг звонок: «Дежурный! Иди нас откапывай!» Это за ночь пурга замела с крышей домик аэрологов. Мой медпункт два раза откапывали, начальника выручали — спасибо телефону! Сильная пурга заметает дом за нёс— колько часов. Эх, скорее в Псков! Через год с радостью вернусь на льдину, а сейчас до того хочется на твердь, в семью, в операционную! Не знаю, повыси— лась ли здесь моя медицинская квалификация, но грузчиком, без ложной скром— ности, я стал незаурядным. А ведь руки мои по инструментам истосковались, вам не понять, что такое хирургический зуд… Представьте себе операционную. Пред— ставили?
— Представил. Сам был ассистентом хирурга на рыболовном траулере.
— Отлично, коллега! — воскликнул доктор. — Итак, я вхожу в белом халате. На мне — стерильные перчатки…
В домик вбежал дежурный по лагерю доктор Парамонов.
— Одевайся, эскулап, ты срочно нужен!
— Как врач, разумеется? — с нескрываемой иронией спросил Лукачев, натягивая унты.
— Безусловно. «Аннушка» привезла мешки с углём.
Виктор Васильевич выразительно посмотрел на меня и набросил шубу на могучие плечи.
НА КОМ ЗЕМЛЯ ДЕРЖИТСЯ
Хотя повар Пестов был моим соседом по нарам, поговорить с ним удалось лишь на вторые сутки.
А произошло это так. В поисках кадра киношники основательно промёрзли, и по их просьбе я отправился. на кухню добывать кофе.
— До обеда остался час, — проворчал Степан Иванович, яростно размешивая борщ. Я развёл руками — нет так нет.
— А вы тоже замёрзли? — с подкупающей заботой спросил повар.
Вообще-то говоря, в моей шубе на собачьем меху замёрзнуть трудно, но я подумал, что мой утвердительный ответ поставит Степана Ивановича в затруднительное положение.
— До мозга костей, — проникновенно ответил я, подрыгав для убедительности ногой.
Глаза Степана Ивановича блеснули: рыба клюнула.
— Вам-то я в два счета помогу, — заторопился он, — снимите шубку и прокрутите вот это мясо. Тут немного, килограммов десять, не больше. Только-только согреться.
Я взглянул на мясорубку величиной с дореволюционный паровоз и послушно снял шубу. Около часа я добросовестно крутил обеими руками эту адскую машину, тихо мечтая о том, что сейчас придут возмущённые отсутствием кофе киношники. «И тогда, — мстительно думал я, — будет вам кофе, будет какава!» Но киношники, увы, не пришли: видимо, интуиция им подсказала, что лучше воспользоваться другим, более приятным способом согреться.
Удивительно, как бросаются в глаза недостатки, когда испытываешь их на своей шкуре. Не доведись мне вертеть эту проклятую мясорубку, я бы сто раз прошёл мимо неё и не заметил, какой она допотопной конструкции. Но когда я вложил в неё труд, достаточный для того, чтобы поднять камень весом в одну тонну на высоту тысячу километров, то возмутился, почему мясорубка не электрическая.
— Все становятся такими же рационализаторами, как часочек повертят, — философски заметил Степан Иванович. — Ну, согрелись? А то я могу предложить вам…
Быть может, с излишней торопливостью поблагодарив повара за чуткость, я удалился со скоростью, на каковую только были способны мои подгибавшиеся от усталости ноги.
Так я познакомился со Степаном Ивановичем Постовым. Он оказался славным парнем, общим любимцем, более того — им открыто гордились. Меня это удивило: повара довольно редко бывают любимцами, как и большинство людей, от которых слишком многое зависит. А от поваров зависит главное — желудок. Если у повара скверное настроение, у вас глаза на лоб полезут от перца и вы сломаете зуб о кость, которая спряталась в невинной на вид котлете. Будете вы сыты или нет, съедите вы отличную отбивную или подавитесь крепким, как кирпич, антрекотом — все это решает повар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59