С уважением относятся рыбаки и к трудам академика Марти, некоторых других ученых. Но в общем-то на промысловых судах к ученым-ихтиологам отношение пока ироническое. Рыбаки пристально следят за литературой, жадно изучают, ее но, право же, она пока вооружает их стрелами с кремневыми наконечниками. Я убедился в этом, когда целая флотилия траулеров оказалась перед фактом: рыба ушла. Куда, почему, надолго ли, вернется ли она, где ее искать? — вот каких ответов ждут рыбаки от науки.
Настали трудные дни. Траулеры разбрелись в разные стороны, тычась тралами в океан, как слепые котята. Где рыба? Где ты, рыбацкое счастье?
Теперь-то я знаю, что это такое.
Это оркестровый туш, пионеры с цветами и портреты в газетах — в конце рейса.
Это ноющие спины, растертые в кровь ладони, авралы, десятки глаз, впившихся в появившийся на поверхности трал, мертвое молчание, если он пустой, и сдержанная радость, если он полный, — в середине рейса.
Это сотня миль попусту пройденного океана, бессонные ночи капитана, ледяные радиограммы начальства — в начале рейса.
Так что рыбацкое счастье — это не клад золотых монет, найденных во время ремонта квартиры дореволюционной старухи. Оно и на вид не такое блестящее, и пахнет оно не духами «Коти», а соленым мужским потом. И соткано оно на добрую долю из лопнувших надежд и разочарований. Может быть, они есть, такие рыбаки, баловни судьбы, которые проводят весь рейс под звуки фанфар, но мне о таких слышать не довелось.
Десять трудных дней рыскал «Канопус» по океану, пропахивая вдоль и поперек район поиска, этакую рыбную ниву.
— Вира трал!
Полтонны красного карася. Это уже кое-что. Где-то неподалеку может прогуливаться косяк. Под лентой эхолота находятся электронный прибор, его название — фишлупа. Если под судном проходит рыба, на фишлупе возникнут характерные импульсы-бугорки. Есть бугорки! Черт возьми, фишлупа просто разрывается на части!
— Вира трал! Да побыстрее!
Я не забуду этот трал. Мощные лебедки стонали под его тяжестью. Он медленно вползал на корму, упитанный, похожий на гигантскую, туго набитую сосиску из кухни Гаргантюа.
— Восемь тонн, — сдержанно определил технолог Анатолий Тесленко.
— Пожалуй, будет, — нехотя обронил, попыхивая сигаретой, штурман Володя Иванов. Рыбаку неприлично выражать бурную радость, однако ноги у рыбаков готовы были выйти из повиновения, чтобы отбить чечетку.
Потом все долго молчали, глядя, как траловая команда сбрасывает в море восемь тонн медузы.
Теперь еще об одном обстоятельстве. Это специально для тех, кто думает, что в дни неудач рыбаки бродят этакими мрачными Чайльд-Гарольдами, с угрюмым взглядом и опущенными носами. Рыбаки — люди, и ничто человеческое им не чуждо. Но уж они-то хорошо знают, лучше других, что за одного битого двух небитых дают, что океан, этот великий шутник, терпеть не может нытиков, ему больше по душе Фанфан-Тюльпаны, озорные и даже бесшабашные с виду, неунывающие парни. И, попав в эти дни на «Канопус», вы бы не увидели кислых физиономий. Все было, как положено на море: подшучиванья и розыгрыши друг друга, отличный аппетит, неизменный и очень шумный «козел» по вечерам и песни под гитару.
Потому что десять неудач — это одна удача. И она пришла.


У БЕРЕГОВ ПАКИСТАНА
На «Канопусе» я впервые познал тяжкое бремя своих тридцати семи лет. Здесь с почтением относятся к моему преклонному возрасту и даже поглядывают с некоторым удивлением, как на неслыханно древнего человека. На судне есть еще четыре долгожителя, которым за тридцать, и мы, согбенные старики, держим себя с суровым достоинством. Остальные же члены экипажа так отчаянно молоды, что даже двадцатишестилетний капитан Шестаков считается человеком в возрасте.
Молодежь — самый неусидчивый народ в мире, органически неспособный ждать у моря погоды. Старые, мудрые капитаны не хотели покидать Рас-Фартак. Покачивая седыми головами, они говорили, что рыба — блудный сын, который обязательно вернется. Они предупреждали, что переход в новый район большой риск, потеря нескольких суток плюс неизвестность. «Эх вы, молодо-зелено», — говорили про себя капитаны, собравшись на капитанский совет, на котором рыбаки «вспоминают минувшие дни и море, где план выполняли они». А может, капитаны вспоминали, что лет двадцать—тридцать назад им тоже не сиделось на месте и они тоже ухмылялись, когда тогдашние мудрые, седые капитаны говорили им про риск и неизвестность. И думали, наверное, про себя, что таков извечный закон природы: молодого рысака на привязи не удержишь.
Покинув оставшуюся у Рас-Фартака флотилию, «Канопус» ушел к берегам Пакистана. Капитан Шестаков, побывавший здесь в прошлом рейсе, был убежден, что залив Сумиано Аравийского моря неосвоенный, но очень перспективный район лова. Аркадий Николаевич, с трудом вырвав разрешение на этот тысячемильный переход, хорошо сознавал, на какой риск он идет. Но это не был риск игрока в рулетку, просаживающего за сорок минут на зеленом сукне Монте-Карло денежки, накопленные папой за сорок лет. Было фанатичное убеждение, основанное на трезвом расчете. Была решительная и очень важная для молодого капитана поддержка Александра Евгеньевича Сорокина, всего экипажа траулера. И — интуиция. А интуиция рыбака, который живет морем и дышит морем, видит его наяву десять месяцев в году и во сне — всю жизнь, — это не просто интуиция, а почти сверхъестественное чутье.
Во время перехода на судне скучать было некогда. Мастера добычи Анатолий Запорожцев и Вася Брусенский со своими ребятами проверили каждую ячейку тралов. Не без гордости признаюсь, что мне самому доверили завязать несколько десятков узлов и закрепить на трале пяток кухтылей — полых пластмассовых шаров, запас плавучести которых позволяет тралу раскрыться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43