Сколько ни слушал княжич ее рассуждения – так там ни убавить, ни прибавить, а всегда в самое яблочко.
Она вновь пожала плечами, но потом вдруг решилась и, склонившись к Ингварю, заговорщически шепнула на ухо:
– А ты князю Ярославу о том не сболтнешь?
Тот от возмущения чуть язык не проглотил. Сказал бы ей, да слова подходящие на ум, как назло, не шли. И за кого она его вообще считает – за изветника Изветник – здесь: доносчик (ст. – слов.).

поганого?!
– Да верю я тебе, верю. – Она примирительно положила ему на колено ладонь, на которой лишь на среднем пальце одиноко красовался серебряный перстень с большим ярко-красным рубином. – Только боюсь, горькими для тебя будут мои мысли.
– Какие есть, – пробурчал Ингварь. – Зато мудрые, – авансом поощрил он ее будущую откровенность.
– Твои бы словеса да богу в уши, – невесело усмехнулась Ростислава. – А еще лучше – князю Ярославу. Ну да ладно, слушай, что я мыслю. Те грады, которые и так твои, может, и впрямь тебе достанутся. Должна же и у моего мужа совесть быть, хоть чуток, – протянула она со вздохом. – К тому же с ним рядом Юрий будет. А что до остального – тут намного хуже. Ну, Коломну он уж точно себе охапит, чтобы иметь свободный ход на Оку, да и Лопасню заодно. А Рязань стольную… может, тоже тебе отдаст. Только не град, а угли да пепел.
– Это как? – не понял поначалу Ингварь.
– Должок у него. Мальцом он был, когда батюшка покойный Всеволод Юрьевич своего сынка Ярослава на Рязань усадил. Да только недолго он в ней княжил. Гражане выгнали. А он такого не забывает и не прощает. Никогда.
– Так ведь Рязань в отместку за это тогда и спалили. Почто еще раз жечь? – снова не понял княжич.
– Молод ты еще, – с жалостью посмотрела на него Ростислава. – Ее ведь не он сжег, а отец. Ярославу же за позор непременно самому отомстить захочется.
– Так оно когда было? Он уж все забыл, наверное, – продолжал недоумевать Ингварь.
– Он не забыл. Ты уж поверь мне – он помнит. И… зря ты Константина не послушался. Сдается мне, он бы все, что пообещал, выполнил, – неожиданно сменила она тему.
– Ты же о нем только с моих слов и знаешь, – усомнился княжич. – А говоришь так, будто с детства с ним вместе росла.
– Ну, не только с твоих слов, – загадочно протянула Ростислава. – Довелось и мне его как-то разок повидать. Трудно, конечно, с одной встречи о человеке судить. Только, по-моему, ему-то как раз верить можно. – Она повернулась к Ингварю, и тот поразился цвету ее глаз.
Княжич еще до того про себя не раз дивился, как он может меняться. Особенно разительно такие перемены происходили, когда Ростислава гневалась на кого-то или… в присутствии князя Ярослава. Тогда они у нее прямо-таки чернели. В обычное же время могли быть синими, могли васильковыми, могли фиалковыми, но такого цвета Ингварь еще ни разу не замечал. Вроде бы обычный, но весь какой-то мягкий, нежность излучающий. А в самой глубине, на донышке, еще и искорки неясными точечками вспыхивали то и дело.
Почти неприметными они были, будто от ночного костра, и точно так же ввысь безостановочно уносились.
– А у тебя в глазах искорки, – неожиданно произнес он вслух.
Ох, лучше бы не говорил. Дернула же нелегкая. Вмиг зрачки потемнели, искорки пропали, и даже лицо ее как-то вдруг тоже изменилось, чужим и суровым стало.
– Уходи, – строго сказала княгиня. – Сейчас же уходи.
– Ты это почто… меня… так вот? – растерялся Ингварь, ушам не поверив.
Никогда еще Ростислава такой жесткой с ним не была. Обычно она, напротив, будто старалась мягким говором компенсировать суровость своего мужа, а тут…
– Уходи, – повторила она, плотно сжав губы, и отвернулась в сторону.
Уже стоя в дверях, Ингварь обернулся напоследок, но княгиня продолжала враждебно молчать, даже не глядя на него.
– Ты прости, если я что не так… – потерянно произнес княжич и шагнул через порог, почти физически выталкиваемый этим молчанием, но успел услышать вдогон:
– И ты прости.
Он радостно обернулся, уже улыбаясь, и тут же осекся.
– Но все равно уйди покамест, – сухо и ровно, хотя и без прежней злости в голосе, добавила княгиня.
А разговоров таких о самом животрепещущем для Ингваря деле, то есть будущем дележе Рязанского княжества, было еще два, и оба раза Ростислава, крайне неохотно поддаваясь на настойчивые просьбы княжича, после долгих отнекиваний кое-что поясняла Ингварю.
Были эти пояснения лаконичными и скупыми, однако многое после них представало перед юношей совершенно в ином свете, нежели раньше.
«Права, права, во всем права», – думалось сейчас Ингварю.
Он хотел было заснуть, но сперва боярин Кофа заглянул не вовремя, настаивая, чтобы княжич хоть что-то поел, потом озабоченный князь Юрий Всеволодович влез в шатер, назойливо приглашая разделить с ним трапезу, да все допытывался, не приболел ли. Наконец его оставили в покое, но сон все не шел и не шел.
К тому же Ингваря изрядно раздражал сочный басовитый храп Вадима Данилыча, который вместе с двумя рязанцами спал в его шатре. Будить же старого воеводу тоже не хотелось – пусть выспится перед битвой.
Устав вертеться на жестком воилоке, Ингварь встал, выбрался из шатра и двинулся наугад к первому попавшемуся костру.
Ночь, несмотря на дивные, чуть ли не по-летнему теплые деньки, была все-таки осенняя, то есть достаточно холодная. Он подсел к костру и протянул к ленивым язычкам пламени озябшие руки.
Усталые ратники спали, тесно прислонившись друг к другу. Кое-где дрыхли даже те, в чьи обязанности входило время от времени подбрасывать в огонь дрова. Это было сразу заметно – костры у таких горе-сторожей практически погасли, лишь угли еще багрово рдели, да беспокойно ворочались ратники, поплотнее прижимаясь друг к дружке, чтоб не замерзнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18