" - "Деникин принял командование. Вечером отступаем от Екатеринодара".
Страшная новость облетела обоз. У всех вырвала из души последнюю надежду. Опустились руки. После таких потерь. Почти в кольце. Без Корнилова. Смерть командующего стараются скрыть от строевых частей. Боятся разложения, паники, разгрома…
Вечер пятого дня. В дымную, заваленную ранеными сторожку входит обозный офицер. "Господа! Укладываться на подводы. Только тяжелораненых просят сначала не ложиться. Легкораненых нагрузят, отвезут, переложат на артиллерийские повозки, тогда приедут за тяжелоранеными…" Сестра почему-то настаивает скорее укладываться и уезжать…
Вышли в ограду. На паперти - священник. "Батюшка, вы отпевали Корнилова?" Он замялся, и лицо у него жалкое. "Я… я… не говорите вы только никому об этом… скрывайте… Узнают войска, ведь не дай Бог, что может быть. Ах, горе, горе, человек-то какой был, необыкновенный… Он жил у меня несколько дней, удивительный прямо. Много вы потеряли, много. Теперь уйдете, с нами что будет… Господи… придут они завтра же, разорят станицу…"
Мне показалось в темноте, что священник заплакал. "Благословите, батюшка…" - "Бог вас храни, дорогой мой" ,- благословил и обнял меня священник.
В темноте на улице укладывают раненых. Шум. Говор. Издалека доносится гул боя, то стихая, то разрастаясь…
Легли всемером на подводу. Сестра шепчет: "Тяжелораненых бросают ведь в Елизаветинской. Это нарочно говорят про артиллерийские повозки, их оставляют здесь, обоз сокращают…"
Я забыл в сторожке пояс. Тихо слез с подводы, вошел в комнату. Слабый свет. Маленькая лампа коптит. На смятой соломе, кажется, никого,- нет, в углу кто-то стонет, тихо, тихо. Подошел. Кто-то лежит навзничь, вытянувшись. Желтый свет тускло скользит по бледному лицу, оттененному черными волосами. Это кадет. Я его знаю. Он ранен в грудь… "Все уехали… бросили… За нами приедут?" - через силу застонал раненый… "Приедут, приедут, - вылетает у меня,- нас переложат на артиллерийские…"- "Ооох… ооой…" -тихо стонет кадет…
Лампа догорала. В комнату ползли жуткие, черные тени. Кадет оставался в темноте, ждать расправы.
Все улицы запружены подводами. Скрипят телеги. Фыркают лошади. Запрещено курить и говорить. Ехать приказано рысью.
Выехали за станицу. Обоз быстро, торопливо движется в темноте.
"Триста раненых бросили, большевикам на расправу. Нет, при Корнилове этого никогда бы не было,- говорит раненый капитан,- ведь это на верное истязание" .
"Заложников взяли, говорят. И с ними доктор и сестры остались" ,- отвечает Таня…
Едем в темноте…
Часть третья.
От Екатеринодара до Новочеркасска

Колонка
Всю ночь едет рысью обоз. Надо быстрее и дальше отступить от Екатеринодара, может быть погоня.
Светает. Проезжаем какую-то станицу. Мимо, обгоняя обоз, на легкой тележке едет ген. Алексеев, вид усталый, склонился на мешок, спит.
Только к вечеру останавливаемся мы на опушке леса. Здесь идет переправа через реку. И недалеко за ней въезжаем в немецкую колонию… Белые, крытые черепицей домики, чистые улицы, пивоваренный завод. Bierhalle, [61]люди хорошо одеты…
Вошли в дом, битком набились в маленькую комнату. Усталые, голодные, нервноизмученные. Впереди - никакой надежды: строевые части уменьшились до смешного, Корниловский полк сведен в одну роту; с другими полками почти то же; снарядов нет, патронов нет; казаки разбегаются по домам, не желая уходить от своих хат. Настроение тревожное, тяжелое…
"Господа! выстрелы! слышите!" - говорит кто-то. И все вышли из хаты.
Донеслись выстрелы. Прожужжала и лопнула над улицей шрапнель.
Нагнали нас. Наступают.
Всех могущих собирают в бой. Люди - как тени. Не спали, не ели, в беспрестанном нервном напряжении. Лениво, устало идут в бой, и каждый знает: тяжело ранят - не возьмут, бросят.
Трещит стрельба, рвутся снаряды.
Колонка малая. Все скучились на главной улице. Все лишнее приказано уничтожить, обоз сократить до минимума.
К реке везут орудия, ломают их, топят. В пыли на дороге валяются изломанные, смятые духовые инструменты. Разбивают повозки. Выбрасывают вещи…
А стрельба охватывает Колонку кольцом.
Прислушиваясь к гулу боя, сидим в хате. На душе тяжелая тревога. Входит матрос Баткин, бледный, возбужденный, с ним - доктор-француз. О чем-то оживленно говорили с сестрой Дюбуа и ушли.
"Диана Романовна! Что говорил Баткин?" - спрашивают со всех сторон. Она взволнована: "господа, положение отчаянное; большевики охватили нас, снарядов нет, патронов нет, ген. Романовский говорил, что посылают к большевикам делегацию".- "Сдаваться?!" - "Да что же делать? Баткина, кажется, посылают… деньги ведь есть большие, золотой запас… им отдадут - будут говорить о пропуске".- "О пропуске? Да о чем они с нами будут говорить, когда они сейчас же возьмут нас голыми руками и всех перережут…"
Бой идет совсем близко. Паника разрастается. Уже все говорят о сдаче, передаются нелепые слухи. Раненые срывают кокарды, погоны, покупают, крадут у немцев штатское платье, переодеваются, хотят бежать, и все понимают, что бежать некуда и что большевики никого не пощадят.
Трогаются без приказания подводы. Лица взволнованные, вытянутые, бледные. "Да подождите же! куда вы поехали!" - кричит раненый, ослепший капитан. Он побежал за подводой, споткнулся о бревно, с размаха падает, застонал. Его подымают: "вставайте, капитан" . Не встает, молчит… "Разрыв сердца" ,- говорит подошедший доктор.
Стемнело. Паника как будто уменьшилась - все примирились с неизбежным концом…
"Обоз вперед!" -вдруг раздаются крики.
Куда? Неужели пробились? Быть не может!
Но мы уже выехали за Колонку, и за бугром на мягкой дороге обоз вытянулся в линию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31