Людям было весело. Рослый городовой, маша рук
ой, казалось, весело ругал ломового, запрудившего движение. Бурцев стоял,
запахивая пальто.
«Кто это кланяется?», подумал он вдруг, глядя на подъехавшую к скоплению п
ролетку. Господин в темном пальто, цилиндре. Дама в пролетке выше его плеч
ами, очевидно несколько коротконога. Шляпа в белых страусах, голубоватый
костюм. Господин поднял блестящий цилиндр.
«Азеф». Бурцев обмер. Не ответив, а только кивнув ему, Бурцев двинулся. Пот
ок карет, колясок, пролеток прорвался и разносился с набережной. Бурцев в
идел еще голубоватый костюм, обвившую его черную руку, черную спину, черн
ый цилиндр.
«Среди бела дня? Глава боевой? По Петербургу? Раскланивается с бегающим о
т шпиков редактором революционного журнала? Раскин? Азеф? Азеф? Раскин?»
Ц Волнение перешло все границы. Бурцев почти побежал по набережной, бор
моча, Ц «Боже мой, Боже мой, глава террора, агент полиции, какой ужас, какой
ужас, но и… какккая сенннсацияяя!!!…»


ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

По сложении с себя полномочий руководителей Б. О. Азеф и Савинков выехали
во Францию. Савинков с Верой и детьми снял квартиру на рю де ля Фонтен. Это
была первая проба жизни семьей. И Савинков чувствовал много нового, нико
гда ранее не входившего в его жизнь. Вместе с Верой выбирал мебель, говори
л о распределении дня детей, вовремя обедал и ложился. После долгого горя,
Вера почувствовала, что наконец пришло счастье.
Может быть первый раз в жизни ей захотелось покупать пестрые материи, но
сить красивые платья, нравиться окружающим и прежде всего нравиться ему
, Борису. Это было потому, что началось счастье. Оно было. Иначе б бледная Ве
ра, с глазами похожими на испуганно улетающих птиц, не была б так оживлена.

И Савинкову хотелось поддержать это счастье. Но чем тише шла жизнь, тем то
мительней она становилась для Савинкова. Рю де ля Фонтен одна из спокойн
ых улиц Парижа. Но живя спокойно, Савинков ощущал все большее беспокойст
во. Росла скука. И неизвестно, что б из этого вышло, если б не родилось желан
ие изложить эту скуку литературно, в форме романа.
Правда, он думал, что тема убийства, уже сильно использована Достоевским,
но разница была в том, что Достоевский никогда сам никого не убивал, а Сави
нков убивал и Савинкову казалось, что Достоевский не знал многого, что та
к хорошо знал Савинков. Он знал настоящую тоску, рождающуюся у убивающег
о людей человека.
На тему этой тоски, на тему этой скуки он хотел написать роман. Но и это был
а не вся тема. Савинков хотел обострить тему, и героя романа противопоста
вить, Ц всему миру. Герой, по его замыслу, должен «плюнуть в лицо» человеч
еству.
В размеренной жизни на рю де ля Фонтен тема захватила с такой остротой, чт
о Савинков чувствовал в себе не перестававший трепет, как бы озноб. Вечер
ами, в толпе, гуляя по потемневшим Елисейским полям, был уверен, что с слав
ой террориста придет и слава художника.
Вести роман он решил от лица героя, сделав его революционером, начавшим у
бивать и узнавшим, что в сущности, убивать интересный спорт. И вот герой, с
тав усталым спортсменом убийства, «плюнет в лицо» всему человечеству.
Савинков не задумывался, почему в мыслях о работе помогали Тютчев и Апок
алипсис. Ходил по бесконечным кольцам парижских бульваров, переполненн
ый музыкой своей темы, повторяя лишь: «О чем ты воешь ветр ночной, о чем так
сетуешь безумно?!»
Иногда перед тем, как сесть писать, зачитывался Апокалипсисом, находя и з
десь музыку подкрепляющую тему. Особенно волновала глава 6-я.
«И вышел конь рыжий и сидящему на нем дано взять мир с земли и чтоб убивали
друг друга… Я взглянул и вот конь вороной и на нем всадник имеющий меру в
руке своей… Я взглянул и вот конь бледный и на нем всадник, которому имя см
ерть и ад следовал за ним…»
Вспоминая свои ощущения после убийств Савинков решил назвать роман «Ко
нь бледный» или «Конь блед», а герою дать нарочито пошлое имя «Жорж».

2

Сколько счастья, Боже мой, сколько счастья было в хрупких руках Веры! Иног
да даже не верилось. Полно, неужели она живет вместе с ним, Борисом, с детьм
и? Это было всегдашней мечтой. Только еще немного любви, немного ласки, уча
стия к Вере и разрешения войти в его внутренний, прекрасный духовный мир.

Войдя тихо в кабинет, Вера подошла сзади, обняла лысеющую голову Бориса и
сказала:
Ц О чем ты пишешь?
Савинков отбросил перо, улыбнулся, проговорил, потягиваясь:
Ц Ты не поймешь.
Ц Если не скажешь, не пойму. Скажи.
Ц Ладно. Ц Савинков нехорошо улыбается. Ц Я пишу, Вера, о человеке, убив
ающем людей из чувства спорта и скуки, о человеке, которому очень тосклив
о, у которого нет ничего, ни привязанности, ни любви, для которого жизнь гл
упый, а может быть гениальный, но ползущий в пустоту глетчер. Ты понимаешь?

«Зачем он так смеется. Ведь это жестоко».
Ц Я понимаю. Но ты прав, эта тема мне чужда. Я больше люблю твои стихи.
Ц Но в стихах я пишу о том же? О том, что человек потерял обоняние и запах г
нилых яблок принимает за лТ ориган? Не различает запахов, Ц нехорошо см
еется Савинков.
«Это он смеется над ней, над Верой. Он знает ее. Знает, что она сейчас скажет
, что думает».
Ц Что ж твой роман будет автобиографичен?
Ц Пожалуй. Это тонкое замечание.
Ц Очень грустно. И в нем не будет ни к кому любви?
Ц В конечном счете Ц нет. Хочешь, я прочту тебе единственное место о нас
тоящей любви моего героя? Слушай: Ц «Когда я думаю о ней, мне почему-то всп
оминается странный южный цветок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108