Там Павлу вкатили слоновую дозу успокоительного, и на какое-то время он впал в ступор.
В таком заторможенном состоянии Павел присутствовал на похоронах жены. Хоронили ее в закрытом гробу.
Только через неделю Павел смог относительно членораздельно разговаривать.
И тут же попал на допрос.
Оказывается, в тот день погибла не только Лена.
Женщина-политик, за чью безопасность Павел отвечал, подъехала к офису адвоката на набережной канала, вышла из машины в сопровождении своего секретаря и направилась к дверям. Но не успела она пройти и половины расстояния, как из проходного двора, того самого проходного двора, который должен был контролировать Павел, вышла высокая девушка в темных очках и длинном светлом плаще. Она распахнула свой плащ, под которым оказались два коротких десантных автомата, и почти в упор расстреляла обоих — и депутата, и секретаря.
Валя Елисеев, который находился в подворотне, выскочил на выстрелы, но успел заметить только промчавшийся мотоцикл, на который вскочила киллерша.
— Объясните, Лосев, почему вы бросили доверенный вам пост? — сухо и брезгливо осведомился председатель следственной комиссии полковник Вычегдов.
— Николай Николаевич, — вступился за подчиненного Старостин, — ведь вы знаете, какую трагедию пережил Лосев в тот день…
— Это не может служить ему оправданием! — проскрипел Вычегдов. — Сотрудник нашего управления ни при каких, я повторяю — ни при каких обстоятельствах не может оставить свой объект без прикрытия! Это железное правило!
— Но я попросил Самойлова заменить меня… — проговорил Павел тусклым, безжизненным голосом. Ему на самом деле было совершенно безразлично, какое решение примет комиссия. Ему вообще все теперь было безразлично.
— Самойлова? — ухватился за его слова Старостин. — Давайте выслушаем майора Самойлова…
Но Самойлов, явившись на следующее заседание комиссии, начисто опроверг слова Павла. Он утверждал, что никакого разговора между ними в тот день не было.
— Ты что, Леха! — На этот раз возмущение и обида пробили панцирь, за которым укрылся от жизни Павел. — Как же ты можешь? Ведь ты тогда пообещал мне помочь, прикрыть объект…
— Мне тебя очень жаль, Павлик, — проникновенно проговорил Алексей, сочувственно наклонив крупную голову с ранними залысинами. — Ты мне друг, конечно. Но я даже ради тебя, даже ради нашей дружбы не могу лгать своим товарищам, лгать комиссии. Прости, но не могу. Знаешь, как говорят — Платон мне друг, но истина дороже.
Павел вскочил и схватил Самойлова за воротник.
— Сволочь! — кричал он сквозь злые слезы. — Сволочь, как ты можешь так врать?!
Двое прапорщиков с трудом оттащили его от бывшего друга. Тот скорбно смотрел светлыми, почти прозрачными глазами, потом переглянулся с начальством и развел руками.
— Вот видите? — Вычегдов взглянул на Старостина. — Ваш сотрудник майор Лосев не только недисциплинирован, не только безответственен до такой степени, что способен из-за личного дела оставить доверенный ему пост — он даже на заседании нашей комиссии способен устроить отвратительный дебош!
— Но, Николай Николаевич, — пытался защищать его Старостин, — он только что пережил такую трагедию…
— С этим тоже не все ясно, — продолжал Вычегдов своим скрипучим голосом. — Как Лосев узнал о нападении на жену?
— Она мне позвонила… — еле слышно проговорил Павел.
— Факты этого не подтверждают!
Оказалось, что в памяти мобильного телефона Павла звонок жены не зафиксирован. Ленин же телефон бесследно пропал.
— Кроме того, само это преступление выглядит очень подозрительно. В квартире Лосевых ничего не пропало, а на месте преступления нет никаких отпечатков пальцев, кроме отпечатков самой потерпевшей и ее мужа, майора Лосева…
Павел еле пережил эту комиссию.
Старостин сумел добиться того, что, учитывая его тяжелое моральное состояние, против Павла не возбудили уголовное дело, но из органов его уволили.
Несколько месяцев он жил в каком-то бреду, в каком-то тумане, никакие сигналы из внешнего мира до него не доходили. Единственное, что он как-то осознал — через неделю после завершения работы комиссии ему позвонил Старостин и рассказал, что Алексей Самойлов погиб в автомобильной катастрофе.
— Странная была катастрофа, — говорил бывший начальник, понизив голос. — В его машину врезался грузовик… водитель скрылся, а грузовик числился в угоне…
Даже это сообщение Павел не вполне воспринял. Собственно, для него Самойлов умер раньше — тогда, на заседании комиссии, когда он холодно и заученно проговорил: «Платон мне друг, но истина дороже».
На что и как он жил в это время, Павел не помнил. Что-то продавал, питался какой-то дрянью. Ему все это было безразлично.
Самым страшным в его жизни были ночи.
Он подолгу не мог заснуть, а если все же засыпал — видел один и тот же сон: лестница, по которой он бежит, задыхаясь и перепрыгивая через ступеньки…
Примерно через месяц после трагедии он вышел в магазин, купить себе какой-нибудь еды, и там встретил двоих потрепанных мужиков средних лет, которым нужна была компания. Втроем они выпили в ближайшем сквере две бутылки какой-то ядовитой гадости, и Павел неожиданно забыл о случившемся. Забыл о крови в коридоре, забыл о занавеске с плывущими дельфинами…
Забыл совсем ненадолго, может быть, всего на полчаса — но все-таки забыл. После этого он каждый день встречался с теми двумя мужиками и молча, зло напивался.
Так продолжалось до тех пор, пока как-то утром он не взглянул на свое отражение в зеркале.
Опухшая, небритая физиономия, мешки под глазами. Лицо опустившегося, равнодушного к самому себе человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12