теперь он все понимает.
– Эй, Бобби!
Пинео. Радостно ухмыляясь, он направляется к Бобби пружинистой походкой; ни следа былой враждебности на лице.
– Ты выглядишь хреново, дружище.
– А я все думал, хреново или нет, – говорит Бобби. – Решил, что ты мне и скажешь.
– Именно за этим я здесь. – Пинео изображает длинный хук слева, нацеленный Бобби под ребра.
– А где Карл?
– В сральник пошел. Он тут весь испереживался за твою задницу.
– Ну прямо.
– Да брось! У него же папашкин комплекс в отношении тебя. – Пинео сжимает кулак, насупливает брови на манер Мазурека и тянет с деланным восточноевропейским акцентом: – Бобби мне как сын.
– С трудом верится. Он все твердит мне, какой я козел.
– Это по-польски «сын». Так эти крутые старые перцы выражают свои отцовские чувства.
Когда они идут через яму, Пинео говорит:
– Не знаю, что такое ты сделал со счетно-вычислительной стервой, приятель, но она больше ни разу не появлялась в баре. Похоже, ты здорово дал ей по мозгам.
Не объяснялась ли внезапная враждебность Пинео, думает Бобби, тем, что в баре он проводил время с Алисией, не посчитал ли товарищ, что таким образом он разрушает их тройственный союз, основанный на случайной общности судеб и взаимной поддержке.
– Что такое ты ей сказал? – спрашивает Пинео.
– Да ничего особенного. Просто рассказывал о работе.
Пинео наклоняет голову к плечу и искоса взглядывает на Бобби.
– Темнишь, парниша. У меня на вранье нюх, прямо как у моей матушки. Между вами что-то происходит?
– Угу. Мы собираемся пожениться.
– Только не говори мне, что ты ее трахаешь.
– Я ее не трахаю.
Пинео наставляет на него палец:
– Ага! Вот и врешь!
– Сицилийская телепатия… твою мать. Почему вы, ребята, до сих пор не правите миром?
– Я просто не верю, что ты трахаешь счетно-вычислительную стерву, ну не верю! – Пинео закатывает глаза и разражается смехом. – Приятель, да ты вообще болел ли? Бьюсь об заклад, ты целую неделю тестировал ее быстродействие, вглубь и вширь.
Бобби лишь печально трясет головой.
– Ну и как она… твоя богатая телка?
Бобби, теперь не на шутку раздраженный, говорит:
– Отстань.
– Нет, серьезно. Я вырос в Квинсе и потому многого не знаю. Она надевает высокие сапоги и полковничью фуражку? Орудует кнутом? Нет, это слишком похоже на ее работу. Она…
Один из бульдозеров трогается с места, ревет, как тираннозавр, сотрясает землю под ногами, и Пинео возвышает голос, чтобы перекрыть шум.
– Она была такой нежной и милой, да? Ах, научи меня всему сегодня ночью, и прочие сюси-пуси? Типа, она такая маленькая неопытная девочка, прочла все нужные книжки, но совершенно не въезжала в тему, пока не появился ты и не пробудил в ней женщину. И тогда ей срывает башню и она затрахивает тебя до смерти.
Бобби вспоминает чудесное преображение, но не золотое сияние души, внезапно проступившее в чертах Алисии, а мимолетное мгновение перед поцелуем, страшно изумленное выражение ее лица, и до него вдруг доходит, что Пинео – невольно, конечно, – с обычным его цинизмом, пошлостью и приземленностью, указал на нечто такое, чего сам он до сих пор полностью не понимал. Что Алисия наконец пробудилась от тяжелого сна и осознала не только факт своей смерти, но и факт земного существования Бобби. Что, в конце концов, она вспомнила, кем хотела быть. Возможно, не кем хотела быть. А как хотела чувствовать, как хотела жить. Яркий, не настолько просчитанный и предопределенный жизненный путь, по которому надеялась пройти. И тогда он вдруг сознает, что потерял со смертью всех остальных людей. Понимает всю меру своей утраты. И нашей общей. Смерть одного человека. Когда каждый из людей есть образ и подобие Бога в Его вечном ослепительном горении; чистый свет, к которому все они стремятся. Непреходящая любовь в урагане земной жизни.
– Да, именно так оно и было, – говорит Бобби.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12