— Мое мнение в этом доме почти не в счет, — выпалил он наконец. — Но… я на вашей стороне.— Благодарю.— Всегда, — сказал дядя Бен. Но когда он протянул к ней руку, она невольно отпрянула, и старик вздрогнул, как от пощечины.— Что случилось, милая?— Ничего. Простите меня.— Как тогда с перчатками? А?— Какие перчатки?— Ну, вы знаете, — и дядя Бен снова устремил на нее свой добрый взгляд. — Когда я возился с машиной и на мне были коричневые перчатки. Я все удивлялся, что вам тогда не понравилось?Ева отвернулась от него и выбежала на улицу.На улице было уже совсем темно. Стоял один из тех густых сентябрьских вечеров, что пьянят больше, чем весенние сумерки. Среди каштанов засветились бледные фонари. Наконец-то Ева вырвалась на волю после тягостного пребывания на вилле «Привет». Но недолго ей, видно, гулять на вольной воле.Коричневые перчатки. Коричневые перчатки…Она остановилась под тенью стены. Ей хотелось побыть одной; подальше от выспрашивающих голосов и высматривающих взглядов; в темноте, где никто ее не увидит."Дура ты дура, — сказала она сама себе, — почему не рассказала им о том, что видела? Что кто-то в их семье, кто-то, кто носит коричневые перчатки, — подлый лицемер? Не смогла сказать? Не смогла это из себя выдавить? А почему? Чтоб их не подводить? Или от страха, что, услыша такие обвинения, они совсем от тебя отшатнутся? Или чтоб не подводить Тоби, который при всех своих недостатках, уж по крайней мере, прямой и честный человек?Но ты не связана с ними никакими обязательствами, Ева Нил. Все. Уже не связана".Особенно противны были Еве эти крокодиловы слезы. Конечно, вся семья не виновата. И все, кроме одного, так же потрясены случившимся, как и она. Но кому-то из глядевших на нее с укором, оказывается, ничего не стоило преспокойно взять и убить.И все они — а по сути дела, вот ведь что больше всего задело Еву — все они тут же готовы счесть ее чуть ли не потаскушкой, которой они, видите ли, великодушно и мудро не отказывают от дома. Конечно, не надо преувеличивать. Они убиты горем. Вполне естественно. Но Еве всегда претил покровительственный тон.Ну а главное?Видимо, ее ждет тюрьма.Да не может этого быть! Не будет этого!Лишь двое — случайно или нет? — проявили себя как благородные люди. Первый — никчемный Нед Этвуд, никогда не выставлявший себя «порядочным» и, однако, уже теряя сознание, сочинивший ложь, которой надеялся ее выгородить. А второй — этот доктор. Как его? Ева забыла фамилию. Как он выглядит, она тоже ни за что не могла вспомнить. Но выражение лица ей запомнилось; и запомнились темные глаза; в них было такое неприятие фальши и такой ум; его иронический голос произвел в гостиной Лоузов впечатление разорвавшейся бомбы. Вопрос только: поверит ли полиция Неду Этвуду, даже если он скажет чистую правду?Нед болен, он расшибся, он без памяти. «Вряд ли оправится». Она так разволновалась из-за собственных бед, что совсем о нем забыла. Может быть, махнуть на все рукой, наплевать на мнение Лоузов и пойти прямо к Неду? Ему сейчас даже и позвонить нельзя, ни написать письмо. Письмо…Стоя в прохладной тени, Ева крепко сжала в руке сумочку. Она открыла ее и посмотрела на помятый конверт.Она твердым шагом перешла рю дез Анж и остановилась под фонарем неподалеку от своего дома. Тут она хорошенько разглядела серый запечатанный конверт; на нем изящным французским почерком было выведено ее имя; почтового штемпеля не было: кто-то бросил это письмо в почтовый ящик дома, где она не жила. В простом прямоугольнике не было ничего грозного или ужасного. Но сердце у Евы тяжело заколотилось, и ее бросило в жар, когда она распечатывала это письмо. Оно было по-французски, без подписи: «Если мадам желает узнать кое-что для нее ценное в ее теперешнем положении, пусть наведается в дом 17 по рю де ла Арп в любое время после десяти. Дверь открыта. Милости просим».
Над головой у Евы, о чем-то секретничая, шуршали листья и бросали дрожащие тени на серую бумагу.Ева подняла глаза. Рядом была ее собственная вилла, где Ивета Латур, очевидно, готовила ей ужин в отсутствие кухарки. Ева сложила записку и сунула обратно в сумочку.Не успела она еще нажать звонок, а проворная и непроницаемая, как всегда, Ивета уже отворяла дверь.— Ужин готов, мадам, — сказала Ивета. — Уже полчаса как готов.— Не надо мне никакого ужина.— Необходимо перекусить, мадам. Следует поддержать силы.— Почему это? — спросила Ева.Она уже шла к лестнице мимо Иветы по своему уютному холлу, изукрашенному, как бонбоньерка, увешанному зеркалами и устланному коврами.Она резко повернулась и выпалила свой вопрос. Теперь только до нее дошло, что ведь они с Иветой одни в доме.— Я спрашиваю: почему? — повторила Ева.— Ей-богу, мадам, — Ивета неожиданно заквохтала, как добродушнейшая душа, стремящаяся избегнуть ссоры; она даже глаза вытаращила и подперла бока здоровенными, как у борца, кулаками, — всем ведь надо поддерживать силы, как же иначе, мадам?— Почему вы заперли дверь у меня перед носом в ту ночь, когда убили сэра Мориса Лоуза?Вдруг стало слышно, как тикают часы.— Мадам…?— Вы прекрасно слышали, что я сказала.— Я слышала. Но я не поняла вас, мадам.— Что вы наговорили обо мне полиции? — спросила Ева. Сердце у нее сжалось, и кровь бросилась в лицо.— Мадам…?— Почему мой белый кружевной халат не вернулся из чистки?— О мадам! Не знаю. Они иногда так долго держат вещи, верно ведь? Когда вам будет угодно поужинать?Порыв Евы разбился о ее непроницаемость и разлетелся вдребезги, как одно из фарфоровых блюд сэра Мориса Лоуза.— Я же вам сказала, я не собираюсь ужинать, — ответила Ева уже с лестницы. — Я иду к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54