Поскольку здоровье миледи Л, ухудшается, что бесконечно меня тревожит, я не могу вернуться домой, хотя ученый доктор уверяет, будто ее можно вылечить. Поэтому расскажи мне все, Плейг, ведь ты жил у нас с детства, а прежде — твой отец. Молюсь и надеюсь, что сэр Дж. Толлфер ошибся.
Поверь, Плейг, я не столько тебе господин, сколько друг.
Сигрейв".

"Лондон, 21 ноября 1710 года.
Милорд!
Если бы Богу было угодно отвести беду, нависшую над Вами и, конечно, над всеми нами, я бы никогда ничего не утаивал. Но я думал, это были преходящие неприятности, хоть теперь убедился в обратном. Ныне на мне лежит тяжкий долг, и Богу известно, я сполна осознаю собственную вину. Должен сказать вашему лордству много больше, чем Вы спрашиваете, и даже о событиях времен Великой Чумы, когда поместьем управлял мой отец, только об этом ниже.
По поводу кончины мастера Чарлза должен сообщить Вам: вашему лордству ведомо, что он был спокойным, тихим юношей, склонным к учению, дружелюбным, любезным и всеми любимым. За месяц до смерти (приключившейся в четверг 6 сентября) я заметил в нем беспокойство и бледность, приписав сие слишком усердным занятиям. Битон, его камердинер, рассказывал, что мастер Чарлз по ночам просыпался в холодном поту, однажды разбудил его криком, и он, прибежав, увидел, что хозяин прячется за пологом кровати, схватившись за горло, как будто испытывал смертную боль. Однако к утру мастер Чарлз обо всем позабыл.
Он не носил с собой шпагу, но, казалось, пребывал в постоянном беспокойстве, искал что-то по бокам своего длиннополого сюртука, пуще прежнего побледнел и осунулся. Кроме того, взял за обыкновение сидеть у окна своей спальни, которое, как известно вашему лордству, выходит на наш задний двор, особенно в сумерки и при восходе луны. Однажды он что-то крикнул в окно и, указывая на явившуюся молочницу, именем Господа Бога заклинал не пускать ее в дом, ибо видит страшные язвы у нее на руках и на теле.
Теперь попрошу ваше лордство вспомнить каменный домик во дворе под деревом.
Пятьдесят с лишком лет он пустует. Батюшка вашего лордства и его досточтимый отец ссылались на таковую причину: домик случайно поставлен над выгребной ямой, и поэтому там все портится. Настаивая на сем утверждении, далеком от истины, оба не позволяли сносить дом, заявляя, будто иначе все кругом заразят дурные испарения. В домике не держали никакой провизии, только сено, пшеницу, овес и подобное.
Служил у нас тогда привратником молодой работник по имени Уилберт Хоукс, зловредный малый, который до того рассорился с прочей прислугой, что не пожелал ночевать рядом с ними и потребовал поместить его в иное место. (Будьте уверены, я об этом в ту пору не знал.) Он клятвенно заверил, что не боится никакой выгребной ямы, в домике нет ничего дурного, честный слуга может там сладко спать на охапке чистой соломы. Его уведомили о запрете. Тогда он говорит: «Ладно, буду по вечерам тайком снимать ключ со связки ключей проныры Плейга, когда он повесит ее на ночь, а по утрам цеплять обратно».
Время было дождливое, ветреное. На первое утро его спросили, спокойно ли он спал, хороша ли постель, на что он сказал: «Хороша, но признайтесь, кто из вас ночью царапался в дверь, легонько стучал и расхаживал вокруг домика, глядя в окна? Кто собирался меня одурачить, прикинувшись пронырой Плейгом, и заставлял открыть дверь?»
Над ним посмеялись, сказали, что он лжет, ибо окна расположены так высоко, что никто не мог бы в них заглянуть. Вскоре приметили необычную бледность Хоукса, нежелание выходить на двор в темноте, хотя он по-прежнему спал в том же домике — не хотел, чтоб его дразнили.
Первая неделя сентября выдалась сырой, с сильным ветром, тут-то и нагрянули беды, о которых я вам хочу поведать.
Хворавший мастер Чарлз оставался в постели, его навещал доктор Ханс Слоун собственной персоной.
В ночь на 3 сентября слуги пожаловались, будто что-то выгнало их в темные коридоры. Больше того, рассказывали, что они задыхались, плохо себя чувствовали, но ничего не видели.
Вечером 5 сентября после захода солнца горничная Мэри Хилл отправилась в галерею, которая тянется среди складских и конторских помещений, чтобы полить герани в каменных цветочницах, установленных на подоконниках. Преодолевая страх, она вошла в пустую в это время часть дома, в одной руке девушка держала зажженную свечу, в другой — кувшин с водой. Когда все забеспокоились, что ее слишком долго нет, и подняли шум, я сам отправился ее искать и нашел на полу с почерневшим лицом.
До самого утра она не произнесла ни слова (при ней всю ночь просидели две женщины), потом, наконец, открыла истинную правду, а именно: когда она поливала цветы, в оконную решетку перед нею просунулась костлявая рука синеватого цвета, покрытая крупными воспаленными язвами, и слабо дернулась над геранью, стараясь выхватить свечу. Затем появилась другая рука — то ли с ножом, то ли с шилом, которое и воткнула в ставню, хотя этот факт горничная с уверенностью не подтверждает, ибо больше ничего не помнит.
Молю ваше лордство извинить меня за подробное описание происшествия, приключившегося в ночь на 6 сентября. Сообщаю, что около часа ночи нас разбудил страшный крик, раздавшийся в каменном домике. Я выбежал с пистолем и фонарем, остальные за мной. Оказалось, дверь заперта изнутри. Ночевавший там Хоукс открыл нам, но толком ничего объяснить не мог, только жалобно умолял ради бога не отправлять его обратно. Позднее он признался, что сквозь решетку пыталась просунуться чья-то рука с шилом, причем он видел даже лицо.
В ту самую ночь (верней, ближе к утру, по свидетельству камердинера Битона перед констеблем) мастер Чарлз в постели перерезал себе горло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78