…
Шомон стукнул по столу кулаком.
— Пойдемте. Он сумасшедший! — воскликнул он в отчаянии.
— Да нет, конечно, мне просто показалось… Она стояла на своем обычном месте. Но вы, мсье, — Августин пристально взглянул на Шомона, — вы лучше послушайте, потому что это имеет к вам отношение. Мадемуазель, которая пропала, вы говорите, была вашей невестой? Ну что ж! Вы спрашиваете, помню ли я вашу невесту. Я вам отвечу. Она пришла вчера, примерно за полчаса до закрытия. В главном зале находилось всего два-три человека, и я обратил на нее внимание. Я стоял у двери, которая ведет вниз, в Галерею ужасов; она поначалу подумала, что я сделан из воска, и с любопытством меня разглядывала. Красивая девушка, ничего не скажешь… Потом, разобравшись что к чему, она спросила у меня, где сатир.
— Какой еще сатир? — выдохнул Шомон. — Что она имела в виду?
— Одну из фигур в галерее. Но послушайте! — Августин наклонился вперед. Его седые усы и бакенбарды, обтянутое сухой кожей костлявое лицо с бледно-голубыми глазами — все дрожало от искреннего возбуждения. — Она поблагодарила меня и направилась вниз, а я решил пойти ко входу — посмотреть, сколько еще до закрытия. Уходя, я бросил взгляд назад… По обе стороны лестницы тусклый зеленоватый свет отражался от грубых каменных стен. Мадемуазель была почти у самого поворота, я слышал ее шаги и видел, как она осторожно идет по ступенькам. И потом, я мог бы в этом поклясться, я увидел на лестнице еще одну фигуру, которая молча шла за ней… Это была восковая фигура мадам Люшар, убийцы с топором из моей галереи, в ее меховой горжетке и маленькой коричневой шляпке.
Глава 2
Сухой, надрывный, звенящий голос оборвался. Шомон скрестил руки на груди.
— Вы либо отъявленный мерзавец, — сказал он резко, — либо и в самом деле сумасшедший.
— Спокойно! — вмешался Бенколин. — Скорее всего, господин Августин, вы видели живую женщину. Вы не проверяли?
— Я испугался, — с несчастным видом ответил старик; казалось, он вот-вот разрыдается. — Но я знал, что никого похожего за весь день в музее не было. Я так испугался, что не смог заставить себя догнать и взглянуть ей в лицо: я боялся увидеть восковые черты и стеклянные глаза. Я отправился ко входу и спросил дочь, которая дежурила у дверей, не продавала ли она билета женщине, похожей на мадам Люшар. Она была уверена, что не продавала.
— Как же вы тогда поступили?
— Пошел к себе и выпил бренди. Меня преследуют простуды. Я не выходил из комнаты до закрытия…
— Значит, вы в тот день не проверяли билеты?
— Было так мало посетителей, мсье… — Старик шмыгнул носом и потускневшим голосом продолжил: — Я вам первым рассказываю об этом. А вы говорите, я сошел с ума. Возможно. Не знаю. — Он опустил голову на руки.
Немного подождав, Бенколин поднялся, надел мягкую темную шляпу, скрывавшую его узкие непроницаемые глаза; от крыльев носа к уголкам его рта пролегли глубокие морщины. Он сказал:
— Поедем в музей.
Мы вывели Августина, который, казалось, не видел ничего вокруг, обратно в шумное кафе, где мелодия танго все еще звучала с убийственной силой. Мои мысли вернулись к тому первому человеку, которого мне показал Бенколин, — с кривым носом и странными глазами. Он сидел в том же углу, между пальцами дымилась сигарета, и, судя по неестественной позе и помутневшему взору, он был пьян. Девушки оставили его. Он взирал на высокую стопку блюдец на столе перед собой и криво улыбался.
Когда мы поднялись по лестнице на улицу, крикливые огни площади уже несколько поблекли. Огромная каменная арка Сен-Мартен черной глыбой высилась на фоне небес, ветер рвал потрепанные рыжие одежды деревьев и гнал по мостовой мертвые листья, отчего казалось, будто по улице шаркают маленькие торопливые ножки. В окнах редких кафе официанты переворачивали стулья. Двое нахохлившихся полицейских, о чем-то беседовавших на углу, отдали Бенколину честь. Мы перешли бульвар Сен-Дени и повернули направо, на Севастопольский. Мы никого не встретили, но меня не оставляло чувство, что из-за всех дверей за нами наблюдают, что при нашем приближении вжимаются в стены какие-то мрачные фигуры и что, когда мы проходим мимо опущенных жалюзи, там, в этих крошечных островках света, на мгновение прекращается какая-то тайная, не для посторонних глаз, деятельность.
Улица Сен-Апполин — коротенькая и узкая, и ставни на домах там замкнуты так тщательно, словно за ними происходит что-то запретное. На углу находится шумный бар с танцевальным залом, и за его грязноватыми шторами еще мелькали тени; больше на всей улице не было ни одного проблеска света, за исключением освещенного номерного знака на доме 25. Прямо напротив него мы остановились перед высоким порталом с витыми каменными колоннами и обитыми железом дверями. Давно не чищеная вывеска с золотыми, почти неразличимыми в полутьме буквами гласила:
«Музей Августина. Коллекция чудес. Основан Ж. Августином в 1862 году. Открыт с 11 до 17 и с 20 до 24».
В ответ на звонок Августина громыхнул засов и дверь отворилась. Мы очутились в маленьком вестибюле, по-видимому открытом днем для публики. Он освещался несколькими пыльными электрическими лампочками, расположенными на потолке в форме буквы А. Позолоченные надписи на стенах повествовали об ужасах высшего качества, поджидающих нас внутри, и о познавательном значении наглядного ознакомления с пытками испанской инквизиции, с мученичеством первых христиан, растерзанных львами, и с рядом знаменитых людей в момент, когда их закалывали, пристреливали или душили. Наивность этих объявлений не умаляла их заманчивости. Человек, не способный возбудить в себе здоровое любопытство ко всему ужасному, должен умереть и получить право на похороны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69