) Но если несчастный задремал или чуточку оцепенел, стоя с открытыми глазами, то удар он пропустит. Тогда его кровь – смертный приговор ему и его товарищам по страже, всем шестерым. Одновременно это солидная денежная премия их противникам. Так они и стоят – три смены по три часа, и выходят после этого, шатаясь от усталости, с серыми, измученными лицами. Но зато кто из живых на земле сможет пройти сквозь таким вот образом неспящих стражей! Спокойно почивает Хумим-паша ночью, тихо и сладко.
А! Вот он, вот! Растворились двери (подобрались и крепче сжали рукояти ятаганов уже разделённые решёткой янычары), и на пороге показались Хумим-паша и человек с закрытым лицом. Ашотик едва не застонал. Он знал, кто этот человек. Сборщик базарных слухов и сплетен. О чём шла речь между ними? Никогда уже не подслушать…
– А, это ты! – весело произнёс Хумим-паша, увидев своего кизляр-агаса. – Ну-ка, верхнее “ля”, – приказал он.
Вот что отличает Ашотика от ему подобных во дворце. Любой другой на его месте помедлил бы секундочку, пока до него доходил бы смысл слов, обращённых к нему, и ещё секундочку – собираясь и приготавливаясь. Но не рыжий евнух, нет. Не успел ещё великий вали договорить слово “верхнее”, а Ашотик уже был готов, ждал только, какую именно ноту назовёт повелитель. И, услыхав ещё лишь начальное “ль…”, не дожидаясь завершающего “…я-а”, он резко вдохнул и запел. Хумим-паша ещё только договаривал это «…я-а», а он уже пел. Но пел не “ля” верхней октавы, нет. В частоте этого “ля” он тянул совершенно другой звук:
– У-у-у-у…
Тоненько-тоненько, чисто-чисто. И затем, в этом же тоне, новый звук:
– И-и-и-и…
Крохотная пауза, и он вновь пропел их, сложив в одно словцо:
– Ху-у-ми-и-м…
Негромко, нежно, задумчиво.
Прокатился звук голоса, стих, и зазвенела сама тишина. Замерли очарованные янычары. Сладко зажмурился Хумим-паша. Доволен! А кизляр метнул цепкий взгляд на визиря. (Увидеть бы твоё лицо!)
Истаяла пауза. Зашевелился вали, стряхивая с себя оцепенение. Осторожно выдохнули янычары.
– Может быть, посадить тебя на кол? – мечтательно спросил Ашотика Хумим-паша.
– Будет больно, о великий, – сообщил, как будто некую новость, посерьёзневший евнух.
– Так что же, – невозмутимо ответствовал вали. – Помучаешься немного, потом умрёшь – и всё кончится. Зато я буду уверен, что ни у кого на свете такого евнуха больше нет…
И опять ни мгновения не медлил кизляр. Неуловимым движением дёрнул он шёлковый шнурок на поясе, и широкие, синие, атласные шаровары упали к его ногам, накрыв красное золото туфель и обнажив живот со шрамом, с уродством.
– Я готов, повелитель, – покорно произнёс грустный евнух, а Хумим-паша засмеялся. Так засмеялся, что каждому стало ясно – пока жив великий вали, ни один волос не упадёт с головы толстенького рыжего евнуха.
– Сегодня мы не войдём к нашим жёнам, – сказал, отсмеявшись, паша. – А завтра веди сразу, в назначенный час. Кто всех милее сегодня?
– Зарина, – чуточку выждав, сообщил евнух.
– Какая она? – спросил, припоминая, с интересом вали.
– Большая, ленивая, белая,– принялся перечислять кизляр. Он помнил, как днём обошёлся с Зариной, и хотел возместить её переживания. Отчасти здесь был и расчёт: гарем должен знать, что он справедлив. – Волосы медного цвета, тяжёлые. – И, видя, что вали стоит, задумавшись, прибавил: – Есть и недостаток.
– Какой? – ожил Хумим-паша.
– Когда обидишь – отъявленно, дико ругается, – сделав страшное лицо, таинственно поведал хитрец.
Хумим-паша снова засмеялся.
– Мы разрешаем. Пусть завтра придёт Зарина. Мы будем её обижать!
Он знакомым движением мизинца отпустил кизляра, и Ашотик, натянув шаровары, собрался было прошествовать мимо ночной стражи, но вали бросил вдруг ему вслед:
– Да, маленький друг, забери к себе в гарем наш любимый кальян. Мы подозреваем, что его собираются похитить. И держи его там дня четыре.
Ашотик быстро повернулся, склонился в низком поклоне, очень низком, чтобы не увидел вали, как побледнели его красные щёчки. Багдадский вор, даже если половина из того, что о нём рассказывают, – правда, может проходить через стены. Страшное поручение, страшное.
Пришёл Ашотик в гарем, подозвал громадного, вдвое выше себя, чёрного евнуха-африканца, отправил за тяжёлым кальяном. Ничего, как-нибудь обойдётся. Не проходит же, в самом деле, багдадский вор сквозь стены! А уж иным способом ему в каменный придел гарема не проникнуть. Проскользнуть мимо Али – всё равно что пройти к паше сквозь его кровную стражу. Не беда! Четыре дня уж как-нибудь кальян можно сберечь, да и плутовская мыслишка мелькнула: развалиться ночью на подушках, да покурить, как паша, лениво поднося ко рту бесценный, с сапфирами, золотой длинный мундштук…
Успокоил себя Ашотик, отдал вечерние распоряжения чёрным евнухам, похлопал многозначительно Зарину по нежной щёчке (притих, зашептался гарем) и поспешил в тайное место, в нишу, за ковры. Даже кушать не стал!
И правильно. Послышался в кабинете звук прикрываемой плотно двери, и знакомый каркающий голос произнёс:
– О, великий…
Это же Аббас-ага!
– О, как вовремя поспешили мы сюда! – подражая паше, едва слышно прошептал Ашотик. – О, что-то будет!
– Мы откроем тайну тебе, о достойный Аббас-ага, – раздался голос вали. (Застыл, зажмурился евнух за своими коврами.) – Слушай. Эти два северных мальчика – не просто живой талисман. Это наша судьба на отмеренный нам Аллахом остаток жизни. Выслушай тайну, Аббас-ага, и проникнись трепетом, как будто не звуки слов раздаются здесь, а шаги самой вечности. Вот карта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16