Тридцать восемь – сорок секунд на страницу. Извините, у вас будет больше. Странный человек.Знаменский помедлил, но больше Ковальскому нечего было добавить. Можно нажимать звонок.– Мы закончили, – обратился он к конвоиру. – Федотова придержите пока.Вдвоем по кабинету вышагивать было неудобно, и вскоре Томин уступил плацдарм, заняв позицию у зарешеченного окна. Знаменский приостанавливался, Томин угадывал вопрос: что, обычный врун и пропойца? И безмолвно же извинялся: сплоховал, дескать. Наконец высказался:– Такой показался серый, лапчатый.– Лапчатый, как же… перепончатый… гусь… с яблоками… Только от какой яблоньки?.. Саша, нужно в канцелярии быстро посмотреть все, что за ним записано. Может, он жалобы подает, режим нарушает, всякое лыко в строку. Вернешься – врезайся. Вопрос справа, вопрос слева, темп.Оставшись один, он потер лицо ладонью, на ощупь прогоняя с него решимость, напряжение и прочие неуместные сейчас эмоции. Бродягу встретил приветливо.– Присаживайтесь, Федотов. Могу вас порадовать – проверки как будто подходят к концу.– А чего мне радоваться? – хотя, конечно, испытал облегчение. – После суда пошлют в колонию, там надо лес пилить или еще чего делать. А так сижу – срок идет.– Первый раз вижу человека, которому нравится в тюрьме. Или компания больно хороша?– Ничего, сидим дружно.– И не скучно в четырех стенах?– Бывает. И без водки, понятно, туго. Но как вспомнишь ночевки под забором… тут хоть койка есть.– А домой никогда не тянет? Мать совсем одна.– Мать жалко. Да она уже, наверно, меня похоронила. Столько лет…– Матери, Федотов, до смерти ждут. Хоть бы написали.– Что-то допрос сегодня чудной, – кривовато хмыкнул тот.– Попытка разговора по душам. Но не настаиваю. Давно хотел спросить: чем вы жили? Ведь надо есть, надо одеваться. И это годами!– Очень верно говорите. Каждый день – целая морока. Собачья жизнь. Иногда до того тоска возьмет… – причитания горемычного сиротки.– Мы ведь решили без задушевности. Мне нужно официально записать, на какие средства вы существовали. Охарактеризовать, так сказать, ваш модус вивенди.– Модус чего?– Образ жизни.– Официально? Ну, официально запишите так, – он продиктовал: – Существовал на различные случайные заработки, не носящие преступного характера. – И пояснил свою юридическую грамотность: – С культурными людьми сижу, всему научат.– Насчет случайных заработков подробнее.– Кому чемодан донесешь, кому огород вскопаешь, дров наколешь. Иной раз у бабы переночуешь – на дорогу троячок сунет.– На это не просуществуешь.– Иногда попутчик накормит. А то еще промысел: поезд пришел, ставят его в тупик. Бутылки соберешь по вагонам – и порядок. Статьи за это нет, а харчи есть.– Охота вам лапти плести?– Лапти?– В смысле – языком.Еще частичка туда же, в осадок.– А-а, языком… Ваше дело проверить. Может, я правду говорю, почем вы знаете?– В каких городах за последние годы побывали?– Разве вспомнишь! Еду, бывало, а тут контролер идет или из окна вид красивый. Слезаю. Так тебя жизнь несет и несет. Вчера пальмы, завтра снег. А запоминать – сами подумайте – на кой черт мне запоминать, я не турист какой-нибудь.Это уж верно.– Откуда вы попали в Москву?– Откуда? Издалека.Что-то поразило Знаменского. Мелькнуло: первое слово, которое сказано своим, настоящим голосом.– Поточнее, пожалуйста.– Ах, гражданин следователь, мир велик.– Мир-то велик, а в Москву-то зачем?– Видно, судьба. Почитай, с детства мечтал увидеть.Опять же своим, настоящим голосом.Будь у Знаменского загривок, на нем враждебно взъерошилась бы шерсть. Он не знал, почему благодушные нотки в ответе сработали именно так, но пахнуло резко чужим, чуждым. Мечтал увидеть… он мечтал увидеть…– Белокаменную? – неожиданно для себя тихо и медленно произнес Знаменский.Хлоп! – глаза провалились куда-то внутрь, на месте их между веками были равнодушные стеклянные шарики, и человек бормотнул скороговоркой:– Ну да, столицу нашей Родины.Вошел Томин, Знаменский очнулся, обнаружил себя в нелепой позе: почти лежащим грудью на столе с вытянутой в сторону допрашиваемого шеей… что за наваждение! Выпрямился, принял достойный вид, но с загривком сладить не мог, там по-прежнему шевелилось и дыбилось. Чем-то требуется элементарным продолжить для успокоения.– Укажите конкретно деревни, где вы работали с плотниками, уйдя из дому. И что именно строили.– Пьянствовал я в то время. Помню, тут колодец, там сарай, но конкретно указать не могу.– Полюбуйся, Саша, амнезия.Тот передвинулся за спину Знаменского для удобства любования бомжем. «Амнезию» сунули Знаменскому на язык некие подспудные силы, и они же заставили пристально следить, отзовется ли бродяга на латинский термин.– Слушайте, Федотов! Ваше поведение подозрительно! Категорическое нежелание называть какие-либо пункты, где…Знаменский испробовал металлический тембр, и тотчас бродяга взвинченно окрысился:– А мне непонятно, к чему этот треп! При чем тут обвинение, которое мне предъявлено?!– Обвинение еще не предъявлено. Я еще не уверен в его содержании, – вполголоса возразил Знаменский.– Извините, гражданин следователь, погорячился, – он ссутулил широченные плечи в показном смирении. – У нас в камере коечка освобождается у окна. Ребята собирались ее разыгрывать. Может, я пойду? Поучаствую? Жизнь-то, ее везде хочется прожить покрасивее.– Исключительно меткое замечание, – подхватил Томин. – Но ваша коечка и сейчас у окна. Крайняя в левом ряду. Что скажете?– Скажу, что такие ваши приемы противоречат нормам законности. Я буду жаловаться прокурору!Зазвонил телефон, Томин снял трубку и передал Знаменскому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12