* * *
За полчаса до обеденного перерыва по объекту пронесся слух, что Петлюра слинял. Поначалу этому никто не поверил, поскольку ситуация складывалась прямо-таки неслыханная: грозный усатый прораб никогда не покидал стройплощадку перед обеденным перерывом, поскольку отлично знал, с кем ему приходится работать. Дать малейшее послабление этому стаду люмпенов означало попросту потерять остаток рабочего дня, и неутомимый Палыч в течение всего обеденного перерыва слонялся от одной группы рабочих к другой, чутко поводя своим похожим на картофелину носом в надежде уловить малейший запашок алкоголя. Некоторые умники, уже успевшие вкусить казенного гостеприимства, поначалу пробовали экспериментировать с чаем, но провести Петлюру оказалось невозможно: с первого же дня он взял за правило дегустировать содержимое оловянных чайников и даже персональных кружек. Лица, уличенные в употреблении чифиря, незамедлительно передавались для дальнейшей воспитательной работы в мосластые лапы личного водителя Петлюры Андрея, прозванного в народе Квазимодой, – не Квазимодо, а именно Квазимодой, в полном соответствии с общим культурным уровнем граждан, придумавших эту кличку. Квазимода уводил проштрафившихся экспериментаторов в ближайшие кустики, откуда те вскоре возвращались, подбирая на ходу кровавые сопли и поочередно хватаясь за разные места. Несколько позже, слегка придя в себя и вновь обретя дар речи, эти несчастные с большим уважением отзывались о Квазимоде как о настоящем мастере своего дела. “Быка может завалить одним ударом, – говорили они, – но бьет с понятием – так, чтобы человек не помер и не покалечился, а только в разум вошел…"
Ни о каком разуме в классическом понимании этого слова здесь, конечно же, не могло быть и речи, но попытки обвести вокруг пальца Петлюру и его верного телохранителя довольно быстро прекратились, тем более что после работы и в выходные дни работяги могли делать все, что в голову взбредет. С развлечениями в этом глухом таежном углу было довольно туго, поэтому культурный досуг, как правило, сводился к повальной пьянке с последующим повальным мордобоем. Трое или четверо по ошибке затесавшихся в эту банду в поисках заработка нормальных трудяг абсолютно терялись на общем разудалом фоне, а одного из них и вовсе отправили на Большую Землю с проломленным черепом и свернутым на сторону носом. Правда, в бригаде монтажников, как палка в колесе, торчал загадочный и непонятный молчун Понтя Филат, но он не особенно лез в глаза, и при желании о нем можно было вовсе забыть.
Итак, за полчаса до начала обеденного перерыва по объекту пронесся слух, что Петлюра слинял, прихватив с собой своего верного спутника Квазимоду. Поначалу этому никто не поверил, но осторожная проверка показала, что слух соответствует действительности:
Петлюры и в самом деле нигде не было видно, а его джип, вечно торчавший, как бельмо на глазу, на краю стройплощадки, бесследно исчез, причем никто не заметил, когда и как это произошло.
Народ немедленно перешел к осторожным, но весьма активным действиям, не имевшим ничего общего с соблюдением правил техники безопасности. По кругу была пущена оранжевая строительная каска, в которую, бренча и шелестя, посыпались денежные знаки различного достоинства. Когда каска прошла полный круг, деньги были пересчитаны, и результат подсчета признали вполне удовлетворительным. Понтя Филат, этот козел, возомнивший себя невесть кем, как всегда, не дал ни копейки. Повернувшись к обществу широкой спиной, он возился на опоре, меняя стеклянные тарелки изоляторов. Изнывающее от приятного нетерпения общество наспех и довольно беззлобно покрыло Понтю Филата матом, обозвало его мудаком и отправило в поселок двоих гонцов на дежурном “ГАЗ-66”. “Шестьдесят шестой”, натужно завывая изношенным движком, скрылся из вида, а общество, имевшее все же некоторое понятие о трудовой дисциплине и о том, что деньги как-никак нужно зарабатывать, вернулось к имитации трудовой деятельности.
Гонцы вернулись к двенадцати, минута в минуту, и были встречены приветственными возгласами. Изголодавшееся общество помогло им выгрузить из кабины грузовика три ящика водки, и тут обнаружилось, что бравые фуражиры позаботились не только о выпивке, но и, так сказать, о закуске: помимо водки, в кабине обнаружилось давно не мытое создание лет шестнадцати или семнадцати – костлявое, дочерна загорелое, со спутанной гривой выгоревших на солнце грязных волос и с огромными, на пол-лица, испуганными серыми глазами. Грудь у этого чуда природы была почти совсем плоская, но линялый ситцевый сарафан, длина волос и некоторая плавность линий этой нескладной фигуры ясно указывали на то, что это явление относится к лучшей половине человечества.
– Во, блин, – не сдержавшись, сказал кто-то, когда добыча лихих фуражиров предстала перед взглядами общественности.
– Чего это? – робко обводя взглядом два с половиной десятка звероподобных небритых рож, спросила добыча. – Чего это, дяденьки? Говорили же, что только двое…
В ответ раздался дружный гогот и неразборчивые выкрики, содержавшие советы и заверения самого откровенного свойства. Девка попятилась к открытой дверце машины, безотчетно ища укрытия, но сидевший в кабине водитель толкнул ее в спину широкой ладонью, давая понять, что менять решение поздно.
– Такая вот петрушка, – оживленно объяснял кому-то один из фуражиров. – Я, говорит, плечевая путана. Не хотите ли, говорит, интимных услуг? А чего, говорим, хотим! Еще как хотим! Очень даже хотим! А ну, мужики, – заорал вдруг он, перекрывая гам, – становись в живую очередь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17