– А помнишь?– Как же, как же, помню…– И дурак же я был тогда! Да и ты не лучше.– А в общем, было хорошо, согласись? Тяжело, но хорошо. Боюсь, такое уже никогда не повторится.– И не дай бог, чтобы повторилось.– И я так думаю.– За это и выпьем!О чем разговор ни заходил, кончался одинаково: мужчины поднимали рюмки, чокались, глядя . в глаза друг другу, и выпивали. Каждый следил, чтобы другой не выпил меньше.Это не было соревнованием, кто раньше упадет под стол, просто им так нравилось. Они и раньше все делали наравне. Комбат, хотя и мог себе позволить приказать, никогда не использовал свое служебное положение. А наоборот, если видел, что кому-то тяжело, часть тяжести взваливал на свои плечи. И за это его любили подчиненные.Уже вторая литровая бутылка водки была на доходе, а мужчины лишь раскраснелись, да глаза заблестели. И вполне возможно, они так и сидели бы день или два, понемногу пьянея, тут же трезвея и вновь добавляя. И им было бы хорошо, и ни о чем лучшем мечтать не хотелось, А воспоминаний что у Комбата, что у Мишани хватило бы не на один ящик водки – воспоминаний, за которые не было стыдно.Но в жизни так не бывает, хорошее непременно кончается. Это плохое может длиться вечно, как болезни, раны – до самой смерти.Леник Мищенков не только носил зонтик за спиной хозяина или папки с договорами на аренду с липовыми накладными и со всем, без чего не обойтись бизнесмену, он еще отвечал на телефонные звонки, когда хозяин был занят. Многие дела он мог решить сам, но существовали и такие моменты, которые мог разрешить только Порубов, лично отдав распоряжение или самолично вытащив из сейфа деньги и бросив их на стол.Мищенков появился в гостиной и немного смущенно забормотал:– Извините, что отвлекаю, Михаил Михайлович, дело срочное.– Чего тянешь, говори, тут все свои, Борис Иванович меня не осудит.– Тут «синие» приехали в наш китайский ресторан и оброк требуют.Порубов мгновенно протрезвел, словно ему на голову вылили ушат ледяной воды.– Погоди, погоди… – он выбрался из-за стола и похожий на римского патриция в своей длиннющей простыне, подошел к помощнику. – Сколько они хотят?– выдавил из себя Михаил.– Сколько, сколько… три хотят.– Но я же с ними договорился на две.– Они узнали, как у вас идут дела, и теперь хотят три. Все точно, по процентам.– Чтоб они подохли!– Они ждут в ресторане, хотят, чтобы вы сами приехали потолковать.– Я потолковать? – с бравадой бросил Порубов, но тут же одумался. – Да-да, будь они неладны! Чтоб они сдохли, мерзавцы!– Что такое, Миша? – подошел к нему Комбат. – Ты же говорил, у тебя никаких дел.– Да я и сам думал, никаких… а тут, вот…– Ну, говори! Что-то у тебя глазки бегают?– Да… понимаешь, Борис Иванович, тебе лучше об этом не знать. Это моя головная боль, мне ее расхлебывать, мне с ней жить.– А без нее не можешь?– Если бы можно было, жил бы без нее.– Они ждут, Михалыч, – вставил Леня, – что им сказать?– Скажи, что приедем, – бросил Комбат. – А ты оденься, не поедешь же в город в таком виде, с голым задом.Порубов стоял, как соляной столб. Ему не хотелось втягивать Бориса Ивановича Рублева в свои сегодняшние дела. Они отличались от славного боевого прошлого, как день от ночи.– Мигом собирайся, – сказал Комбат уже приказным тоном.И Порубов, сбросив простыню, двинулся к шкафу.– Борис Иванович, оставайся здесь, я сам съезжу, все улажу. Не в первый раз, мне ж не на задание, не в разведку. Деньги отдам и вернусь, так у нас здесь заведено. Ну, поговорим минут десять…– Не в десяти минутах дело, – веско произнес Комбат. – Дело в том, Мишаня, что ты «синим» платишь, бандитам.– Как же иначе?– Ты что, на войне с врагами тоже договаривался, деньги им отдавал, водку с ними пил? С врагами один разговор – или ты против них, или ты вместе с ними.– Бизнес – не война, – отозвался Мишаня, натягивая на голову свитер.Но отозвался не очень уверенно, не слишком убежденно.– Значит, ты другим стал. А я думал, ты все тот же. Если ты другой человек, не прежний Мишаня Порубов, то и делать мне здесь нечего, – в сердцах произнес Комбат и двинулся к выходу. – Кстати, Андрюха – сказал Комбат, уже стоя в коридоре, – хоть и бизнесом занимается, а с «синими» не водится. С ними у него один разговор…Какой именно разговор у Андрюхи Комбат уточнять не стал, но Мишаня и без объяснений понял, что Подберезского сломать не смогли.– Погоди, Комбат, вместе едем.– Я и не сомневался. На крыльце покурю.Комбат вышел, затянулся сигаретой, посмотрел в сторону Смоленска, который горел цепочкой огней на горизонте.– Охрану дома оставь, – приказал Комбат. Двое охранников даже не стали дожидаться распоряжений хозяина, настолько веско говорил гость и настолько велико к нему было уважение Порубова.К ресторану подъехали через полчаса. Красный бумажный фонарь выглядел аляповато, ветер раскачивал его и фонарь напоминал помятую боксерскую грушу, украшенную белым иероглифом.– Что хоть этот иероглиф означает, знаешь?– Хрен его знает! – ответил Порубов. – Художник намалевал, вроде красиво.– А если там нецензурное слово какое?– Нет, китайцы поесть заходят, ничего не говорят и не улыбаются. Комбат хмыкнул:– У тебя что, своих китайцев нет?– Я вьетнамцев нанял. Они такие же косые, готовят не хуже, а обходятся куда дешевле.– Хитер ты, однако!– Жизнь научила, – ответил Порубов. Охранник-швейцар угодливо открыл дверь, пропуская Рублева и хозяина. Правда, вид у хозяина был домашний, в кроссовках, джинсах, свитере, легкой куртке.– Где они? – спросил у охранника Миша.– Там, в маленьком зале.Стараясь не потревожить посетителей, Порубов и Рублев прошли через слабо освещенный зал, в котором чувствовался запах восточных благовоний, а на тарелках лежало нечто невразумительное – то ли жареные пауки, то ли собачина или кошатина, то ли сороконожки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15