Глядя на ее надменное и холодное лицо, я чуть было и вправду не поверил в ее невинность. И не я один! Однако мне это непростительно: я-то прекрасно знаю цену всем этим девицам. Так, значит, у нее есть любовник?.. Интересно, кто же сей счастливчик? Кто успел откусить от лакомого кусочка и стать отцом крошки Лоизы?..
И Стокко разразился нехорошим смехом:
— А наш славный синьор Кончини!.. Ну и вид у него будет, когда я сообщу ему эту новость!.. А я ее непременно сообщу… Ни за какие деньги не откажу себе в таком удовольствии. Cristo Santo! He так уж часто мне случается от души посмеяться!..
Мечтая о том, как расстроит он своего хозяина, Стокко тем не менее продолжал следить за Мюгеттой. Девушка закрыла за собой калитку, и Одэ де Вальвер нашел себе место у изгороди, позволявшее ему все видеть и слышать. Стокко последовал примеру Вальвера. Но так как он вовсе не желал быть замеченным молодым человеком, ему пришлось устраивать свой наблюдательный пост с противоположной стороны.
Однако, в отличие от Вальвера, случай был к нему менее благосклонен: он расположился слишком далеко и не мог услышать разговор Мюгетты с матушкой Перрен, тот самый, который мы вам пересказали выше. Но хотя Стокко и не слышал, о чем говорили две женщины, он все прекрасно разглядел и сделал следующий вывод:
«Она обожает свою дочь!..»
Поразмыслив же, он решил: «Я узнал все, что требуется… Пожалуй, мы смогли бы сыграть на ее материнских чувствах и на ее любви к ребенку…»
Эта идея показалась ему заслуживающей внимания, и он принялся соображать, какие выгоды можно отсюда извлечь. Надо сказать, что делал он это без каких-либо определенных намерений, скорее просто так, по привычке, ибо натура его была такова, что он оживлялся только тогда, когда ему удавалось сотворить очередную гнусность.
В отличие от Стокко Одэ де Вальвер вскоре покинул свой пост. Итальянец не заметил его ухода. Простояв возле живой изгороди до самой ночи, он дождался часа, когда матушка Перрен принялась запирать ставни и двери. Убедившись, что юная цветочница осталась ночевать в домике, Стокко пустился в дорогу.
Однако далеко он не ушел, а остановился в первом же трактире, чтобы немного перекусить: с утра у него во рту и маковой росинки не было. Стокко быстро расправился со скромным ужином, щедро оросив его местным молодым вином, а потом вернулся на свой пост возле утопавшего в цветах домика, закутался в плащ и, следуя примеру стоиков, устроился на ночлег в ближайшей канаве.
Нам остается предположить, что у него были на то веские причины: очевидно, он хотел выяснить, во сколько девушка тронется в обратный путь.
На рассвете следующего дня он мог наблюдать, как Мюгетта, забрав две огромные корзины с цветами, возвращалась обратно в Париж. Он видел, как малышка Лоиза, повиснув на шее девушки, плакала, не желая расставаться со своей «маменькой». Он слышал, как Мюгетта пообещала ей:
— Не плачь, моя малышка, я вернусь утром в четверг.
Стокко понял, что она говорила всерьез, а не просто для того, чтобы успокоить ребенка. Ибо вскоре он услышал, как, обращаясь к дородной крестьянке, девушка произнесла:
— Не забудьте, матушка Перрен, приготовить для меня цветы, потому что я пробуду здесь недолго — ровно столько, сколько понадобится Гризону, чтобы подкрепиться и передохнуть.
«Отлично, — сказал себе Стокко, — она появится утром в четверг. Теперь, когда я узнал все, что хотел, можно возвращаться».
И, весело хихикая, он поздравил себя:
«Per santa Madonna, за эти день и ночь я заработал по меньшей мере пятьсот пистолей. Если прибавить их к тем пяти сотням пистолей, что должен мне синьор Кончини, это составит тысячу пистолей, или десять тысяч ливров!..»
Совершив в уме эти приятные подсчеты, Стокко прибавил шагу, чтобы опередить Мюгетту. Некоторое время он шел, укрываясь за кустами, на обочине, но, убедившись, что девушки поблизости нет, вышел на дорогу и торопливо зашагал в Париж. Добравшись до города, он прямиком отправился к Леоноре Галигаи и рассказал ей все, что ему удалось узнать. При этом он воздержался от выражения своего собственного мнения по поводу увиденного и услышанного.
Выяснив все интересующие ее подробности, Леонора погрузилась в размышления. О чем она думала? Горящими, словно уголья, глазами Стокко впился в лицо Леоноры, но ничего не мог на нем прочесть: Леонора, как и Фауста, умела скрывать свои мысли и чувства. Придя к какому-то решению, она небрежно произнесла:
— Теперь ты можешь доложить обо всем Кончино.
С обычной нагловатой усмешкой Стокко спросил:
— О чем же мне ему докладывать, синьора?
— Обо всем, о чем ты только что рассказал мне. Нельзя обманывать Кончино, — назидательно заключила она.
Последняя рекомендация, идущая вразрез с собственными поступками Леоноры, заставила Стокко ухмыльнуться. Однако же он предусмотрительно промолчал.
— Но расскажешь ты ему все в среду вечером, — небрежно бросила Леонора.
На лице Стокко появилась недовольная гримаса, и он позволил себе возразить:
— Синьора, но монсеньор ждет уже неделю, его терпение может лопнуть.
И теребя мочку уха, он завершил:
— К тому же, corpo di Cristo, я не прочь получить пятьсот пистолей, которые он мне обещал!
— Кончино не умрет, если подождет еще пару дней, — отрезала Леонора. — Что до тебя…
Она протянула руку к ящику, открыла его, достала оттуда увесистый кошелек и вложила его в руку Стокко.
— Теперь ты сможешь спокойно ожидать своих пяти тысяч ливров.
Разумеется, кошелек мгновенно исчез в кармане Стокко. Полностью удовлетворенный, итальянец поклонился и сладким голосом произнес:
— О, госпожа, вы — сама щедрость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146