Когда все расселись по своим местам, Холли с ужасом обнаружила, что Роберт сидит напротив и бросил на нее пронзительный взгляд, прежде чем сесть. Она почувствовала, что лицо у нее загорелось, а руки так задрожали, что ей пришлось спрятать их под столом. Пол слева беседовал с соседкой, не замечая ее расстроенного состояния, чего нельзя было сказать о Роберте. На какую-то секунду она увидела его рот, скривившийся как бы в негодовании и презрении, прежде чем отвернулась.
Ладно, пусть она ведет себя глупо, и всем видно, как она взволнована, но ей и в голову не приходило, что Роберт может быть здесь. Если бы она знала об этом, она ни за что не согласилась бы приехать. Она еще недостаточно успокоилась, чтобы увидеть его вновь… и была очень чувствительна, насколько может быть чувствительна женщина к мужчине, которого любит и который был ее любовником.
Один только факт его присутствия вызвал в ней такую бурю чувств, что ей стало просто нехорошо.
Она чувствовала, что ей не надо смотреть на него, и все же, как какое-то безвольное существо, не могла справиться со своими эмоциями и, подняв голову, посмотрела через стол.
Он разговаривал с женщиной, которая сидела рядом с ним, невероятно шикарной брюнеткой, говорившей с американским акцентом, которая, насколько поняла Холли, сопровождала его на вечере.
Ревность пронзила ее острым кинжалом, и она испытала чувства, каких не испытывала никогда, столь первобытные, что они шокировали и потрясли ее.
Они, что же, любовники, Роберт и эта шикарная дама из Нью-Йорка? Может, ее преследование Робертом подогревалось желанием к этой женщине, – которая сейчас сидела подле него, – судя по разговору, прилетевшей из Нью-Йорка специально, чтобы увидеться с ним.
Любовники, конечно же они любовники. Глупо считать иначе.
Сейчас было важнее дожить до конца званого обеда, разговаривать и улыбаться, чтобы никто – и особенно Роберт и его любовница – не догадался, что у нее на уме.
К тому времени, когда подали основное блюдо, голова у Холли почти раскалывалась. Еда не шла ей в горло, и, когда спутница Роберта наклонилась через стол и, тепло улыбнувшись ей, воскликнула:
– Я столько о вас слышала! Позвольте мне выразить свое восхищение вами и всем тем, что вы достигли, – Холли смогла ответить лишь натянутой вежливой улыбкой. Эта женщина, ее звали Кэндис, держалась так уверенно, так чистосердечно и открыто и так обаятельно и тепло, что при других обстоятельствах она непременно понравилась бы Холли.
И она с отчаянием отметила, что лишена даже возможности невзлюбить женщину, которую Роберт избрал своей любовницей, и все это смешалось с ней с чувством вины и презрения к самой себе из-за своего поведения. Если бы она знала, что в жизни Роберта есть другая женщина, женщина, которая по виду обладала исключительным правом на его желание, она бы никогда не позволила своим эмоциям выйти из-под контроля, никогда бы не позволила себе провести с ним ночь.
Все другие покончили с основным блюдом. Джемма нахмурилась, убирая почти полную тарелку Холли.
– Мне очень жаль, Джемма, – извинилась Холли. – Было очень вкусно, но я… у меня что-то совсем нет аппетита последнее время.
Отвернувшись от нее, она неожиданно увидела, что Роберт пристально наблюдает за ней, и поняла, что он слышал слова извинения, которые она пробормотала Джемме.
Он нахмурился, рассматривая ее; несомненно думает: и как это она могла его привлекать, с горечью подумала Холли. Ей достаточно было просто сравнить себя с Кэндис… чтобы увидеть жизнерадостность и уверенность другой женщины, увидеть себя, Холли, такой, какой ее видел Роберт, с чересчур бледной кожей от нервного стресса и напряжения, с фигурой, которой не хватало обольстительных изгибов Кэндис, с разговором, в котором не хватало ума Кэндис. И все же, несмотря на всю зависть к американке, та не могла не нравиться ей, потому что вела себя одинаково обворожительно как с мужчинами, так и с женщинами.
Пол, по всей видимости, был совершенно очарован ею и так отчаянно с ней флиртовал, что Холли удивилась спокойствию Роберта.
После трапезы все вернулись в гостиную. Пол немедленно присоединился к группе, центром которой была Кэндис.
Увлекшись рассмотрением американки, Холли не заметила, как к ней приблизился Роберт, окликнув ее.
Она немедленно застыла, и ее охватила паника. Что он намеревается ей сказать? Хочет попросить не выдавать ее Кэндис, не рассказывать о том, что между ними было? Неужели он думает, что она способна на такое?
Еще один шаг, и он окажется рядом с ней. Она уже дрожала от потрясения и отчаяния; полностью проигнорировав его, она развернулась и быстро вышла из гостиной.
В одной из спален наверху она уставилась на свое отражение в зеркале. Может быть, это из-за освещения ее кожа кажется такой бледной, а глаза такими несчастными?
Она выглядела как человек, придавленный бременем, как женщина, значительно потерявшая в весе за короткий срок.
По сравнению с Кэндис, ее энергией и здоровьем, она выглядела как выздоравливающий больной. Холли содрогнулась. Если бы она знала о Кэндис раньше… Она закусила губу, но сейчас было поздно терзать себя за то, что она позволила Роберту использовать себя как средство освобождения от физического влечения к другой женщине.
Это на него она должна направить свое презрение, уговаривала она себя, но это не помогало избавиться от бремени самонеуважения.
Было поздно, когда они с Полом уходили из гостей. Как только они сели в машину, Пол заговорил о Кэндис. Холли закусила губу, она была слишком опустошена, чтобы напомнить ему, что Кэндис – любовница Роберта, а Роберт – его друг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39