Их африканские косички стягивали мне горло, их татуировки жгли мне тело, их джинсы и банданы расстреливали меня в упор, только молодость имеет право на существование, говорит Шамарина.И она права.Ничего нового в этом шамаринском откровении нет, редакционная политика моего журнала исповедует те же принципы – и будь они прокляты, эти канареечные дольче-габбановские принципы. Трижды прокляты, с сегодняшнего дня, с сегодняшней минуты.Ты не должна ненавидеть молодость только потому, что она пахнет духами «Ангел», говорила я себе.Ты не должна ненавидеть молодость только потому, что твой любимый человек предпочел двадцатилетнюю, говорила я себе.Все это было похоже на мантры, на заклинания шамана, на аутотренинг, цена которому три копейки. Мантры облегчения не приносили. Внутри меня зрела боль, и я никак не могла приспособиться к ней. Малейший поворот головы, едва заметный взмах рук – все приносило страдание, нужно перетерпеть, сжать зубы и перетерпеть, не ты первая – не ты последняя, боль не может продолжаться вечно, когда-нибудь да отпустит, и ты снова сможешь дышать, ходить, улыбаться; напрасные стенания – мозг мой разъедала опухоль, но еще оставалась призрачная надежда, что Влад спасет меня. Нужно только поговорить с ним, и он спасет меня. Остались же в нем какие-то чувства, не могли не остаться, пусть их будет немного, на самом донышке:этого хватит. На ампулу, на дозу, на обезболивающий укол. Я почти физически ощущала, как в вену втыкается игла, наполненная остатками чувств Влада, и по телу разливается блаженный покой, и боль уходит, уходит…– Ты еще любишь меня? – спросила я на следующее утро после годовщины, с которой он так меня и не поздравил.– О чем ты? – Влад казался застигнутым врасплох.– Ты еще любишь меня?– Люблю, конечно. – С той же интонацией он мог сказать все, что угодно: «закрой дверь», к примеру, или «говенная была киношка». Но он сказал – «люблю, конечно».– У тебя кто-то появился, милый?– С чего ты взяла? Не говори глупостей.– Мы не спим уже почти месяц.Влад ухмыльнулся. Не улыбнулся – именно ухмыльнулся, его верхняя губа по-волчьи вздернулась, и из-под нее на секунду блеснула полоска зубов, беспощадных, ослепительно белых. Все-таки прикусу Влада неправильный.– Что-то такое я слышал о повышенном либидо сорокалетних женщин.– Не смей говорить мне о моем возрасте! – взорвалась я. – Слышишь, не смей!!!..– Ну что ты, – испугался Влад. – Успокойся. Просто неудачная шутка… Прости. Последние два месяца были трудными, этот проект с джаз-клубом… Ты же знаешь, детка…– Не смей называть меня деткой!Детка. Когда-то это умиляло меня, заставляло совершать глупости; пару лет назад, вдохновленная его «деткой», я свистнула в лиссабонском отеле «Marques De Pombal» два бокала и полотенце. «Детка», вот как, вот оно что. Лучше бы он ударил меня наотмашь.– Ну что с тобой?– Я не детка, милый. Я сорокалетняя баба.– При чем здесь «сорокалетняя баба»?– При том, что ты завел себе девку. Шлюху.– Глупости.– Значит, это не так? Значит, у тебя никого нет, кроме меня?Спасение было совсем близко. Стоит Владу сказать одно слово, одно-единственное слово, и все станет на свои места, все вернется на круги своя, и я снова буду парить над городом, в небе, заполненном воздушными змеями и сыром манчехо, и любить Влада в лифтах, на подоконниках и на смятых простынях, и во рту у меня снова появится леденец, разве что вкус его изменится – с яблочного на клубничный. Давай, спаси меня, мальчик мой!..– Значит, у тебя никого нет, кроме меня?– Никого… – Влад помедлил лишь секунду, и эта секунда стала решающей.Я поняла: он лжет. Лгут его янтарные глаза, его тяжелый подбородок, лгут его вибрирующие ноздри, каждая щетинка, каждая пора его лица лжет. Спустя полчаса он солгал еще раз – когда трахнул меня. Еще никогда секс с ним не был так отвратителен. С тем же успехом он мог трахать резиновую куклу или одну из латиноамериканских скульптур, стоящих в доме, с тем же успехом он мог забивать гвозди, колоть лед в шейкере, с тем же успехом он мог менять колесо в машине, которую я ему подарила. Но даже не это было самым страшным, даже не это.Стоило только взмокнуть его плечам, его подшерстку, как чертов «Ангел» так и попер из него, а в зрачках отразился силуэт женщины. И этой женщиной была не я. К тому же он никак не мог кончить и после унизительной двадцатиминутной возни наконец сдался.– Ты не в лучшей форме. Придется переходить на трехскоростной вибратор. – Еще никогда я не любила Влада так сильно.– Прости… Что-то со мной не то в последнее время…– Да.– Был тяжелый год. Мы оба устали… дорогая.– Ничего.Вот я и перестала сопротивляться, вот я и успокоилась под могильной плитой своей бывшей и единственной любви.– Ничего, милый… Скоро Рождество, можно будет поехать куда-нибудь, отвлечься от всего…– Видишь ли… – Влад замялся, засопел и принялся судорожно натягивать на себя рубаху, как будто его обнаженное тело стыдилось моего, такого же обнаженного. – Видишь ли… Я должен съездить домой.– Я думала, что твой дом здесь, – помертвевшим голосом произнесла я.– Да, но… Домой – значит к родным, на историческую, так сказать, родину. Я три года там не был.Я ничего не знала о прошлой жизни Влада, а он никогда ничего не рассказывал. Я даже не была уверена, есть ли у него родители; к тому же представить, что этот юный полубог появился на свет обычным путем, было несколько затруднительно. Куда естественнее предположить, что он возник из головы змеи, из полуразрушенного термитника, из раковины, из матадорского плаща.– Забывать родных – последнее дело. Поезжай, милый. И кстати, хочешь, я поеду с тобой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17