А Эдмунд просто придумал этот заговор, решил Люсьен. Одна ложь позволила ему избавиться от обоих препятствий на его пути. Правда, он что-то не выглядит очень счастливым теперь, когда вполне может насладиться плодами своего предательства.
Похоже было, что он ненавидит Мелани, что они оба ненавидят друг друга.
Люсьен бросил жаркое обратно на облупленную тарелку, решив вместо обеда напиться, в надежде найти забвение в вине.
— Я убью его медленно. Я видел, как убивают испанцы, как они не спеша приближают смерть, дюйм за дюймом. А потом я займусь Мелани. Я выслушаю ее и постараюсь понять. А потом убью точно так же.
Стук в дверь оторвал его от размышлений.
— Прочь! Я ведь сказал, что не желаю никого видеть, черт бы вас побрал!
Но стук раздался снова. Он нарушал его одиночество, мешая думать о мести.
— Мистер Тремэйн, пожалуйста, откройте. Это Кэт, служанка из Тремэйн-Корта, помните? Мойна прислала для вас лекарства и ваши вещи. Она также велела кое-что передать, но я не могу сказать это из-за двери, чтобы все в трактире услышали.
— Мойна? — Сердце Люсьена сильно билось, когда он шел отворять дверь. Они уже начали вокруг него свою возню!
Люсьену так не терпелось узнать, что нужно от него Мойне, что сначала он совершенно не обратил внимания на женщину, которая вошла в его комнату, с большим саквояжем в руках. Однако вскоре он узнал в ней ту длинную, с непроницаемым лицом молодую служанку, которая открыла ему дверь в ту первую, ужасную ночь. Теперь он разглядел, что она действительно молода — почти девочка — и красива: волосы цвета воронова крыла, белая гладкая кожа. Только вот ее глаза, странно удивленные и необычного серого оттенка, казались старыми — старыми и абсолютно равнодушными.
Да, лучше всего ему запомнились эти глаза. И не сказать, чтобы понравились.
Она чем-то беспокоила его, и из-за этого он был груб.
— Я вас не знаю, девушка. Почему Мойна решила послать именно вас? А где Нора, или Бетси, или сам Хоукинс? Повторите-ка ваше имя.
Он наблюдал за тем, как она нерешительно покосилась на саквояж, а потом на него, как бы решив: «ему в жизни это не поднять», она опустила саквояж на стол с такой силой, что подпрыгнули тарелка и вилка.
— Я уже представлялась вам, мистер Тремэйн. Я — Кэт. Кэт Харвей. Я кормилица… я служанка в доме. И я не знаю никакой Норы, или Бетси, или самого Хоукинса. Видимо, их уволили прежде, чем наняли меня. Вы уже разыскали Гарта? Вы так громко звали его, что слышно было даже в самой преисподней.
Ее надменность и холодная неприступная красота разозлили его.
— Наглая девка! Давай сюда письмо и убирайся. Я только что сел обедать.
Кэт взглянула на тарелку и на растерзанный кусок мяса.
— Да, — безразлично сказала она, — я вижу. Это выглядит восхитительно вкусным.
Он застыл, не веря своим ушам, а она взяла вилку и нож и принялась резать жаркое на мелкие куски.
— Я видела вас вчера на кладбище. Мойна сказала, что вы, наверное, впервые попали на могилу своей матери. Я прошу извинить меня, если я вам помешала. Я сбилась с пути и укрылась за стеной кладбища от ветра.
Нечто в ее тоне, в спокойствии, с которым она снесла его грубость, словно он был ребенком, нуждающимся в помощи, привлекло его внимание. Вполне возможно, подумал он, что она — единственный нормальный человек в Тремэйн-Корте. Нормальный, но загадочный. Она не подходит. Да, именно так. Кэт Харвей не подходит к Тремэйн-Корту — по крайней мере, в качестве служанки. Нет, не тот уровень, Так почему же она здесь?
— Вы знали мою мать? — спросил он, усаживаясь за стол и принимаясь за еду.
Она покачала головой, раскрыла саквояж, начала извлекать оттуда вещи, которые он видел последний раз два года назад, и складывать их в небольшой комод.
— Я переехала сюда около года назад, когда покинула Вет… в общем, одну маленькую деревушку возле Уимблдона. И я знаю только теперешнюю миссис Тремэйн. Ее одной мне более чем достаточно, покорно вас благодарю. Ну, вот все и уложено. Рубашки немного слежались, но это поправимо. Ах да, чуть не забыла. Мойна хотела бы прийти сама, но она не переступает порога Тремэйн-Корта уже многие годы. Возможно, из опасения, что миссис Тремэйн запрет следом за нею ворота и больше не откроет.
И она торопливо, будто торопясь отделаться от него, проговорила то, что ей было приказано передать.
— Мойна говорит, что вам надо убраться подальше, чтобы зализать раны, а она будет ждать, пока вы вернетесь. Она говорит, что понимает, отчего вы гневаетесь на нее, и она сожалеет об этом, но вы еще не готовы выслушать все, что она хотела бы вам сообщить. Еще она сказала, что вы — живой портрет вашего отца и что она его знала. Кроме того, есть еще пакет здесь, в ваших вещах. Наверняка он от лондонского поверенного. Мистер Тремэйн? Мне… мне жаль вас.
Вилка замерла на полпути ко рту. У Люсьена перехватило дыхание. Невидящим взглядом он уставился на Кэт, потеряв последнюю надежду. Его отец мог быть лживым, похотливым предателем, домогавшимся молодой красивой женщины. Его невеста могла каким-то образом превратиться в безнравственную алчную суку. Он еще разберется с этим, и мщение его будет ужасным.
Но его мать оказалась шлюхой. Его красивая, его святая мать была не чем иным, как лживой шлюхой, подсунувшей своего незаконнорожденного ублюдка ничего не подозревавшему мужу, а потом натянувшая на себя личину добродетельной, святой женщины.
И что самое ужасное, она была недосягаема для его мести.
Ничего не осталось. Нечего было любить, не во что верить. Нечего было хотя бы ненавидеть. Все сгинуло. Все бесследно сгинуло.
Кэт положила пакет на стол и тронула плечо Люсьена, заглянув ему в лицо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128