— Да, я слушаю, Келвин.
— Ты замечательный человек, Одри. Мне уже стало легче, — с благодарностью сказал Келвин. — Я обязательно приглашу тебя на обед в ресторан, когда вернусь.
— На обед? Это будет замечательно! — заверила его Одри, желая поскорее закончить разговор.
— Ты можешь дать мне свой номер телефона?
— Видишь ли, я сейчас в Греции…
— А что ты там делаешь? — Голос Келвина звучал испуганно. — У тебя отпуск?
— Что-то вроде командировки. — Кухонная дверь снова с треском захлопнулась, и Одри закончила разговор: — Мне пора, всего тебе хорошего!
Она бросилась в кухню. Без единой кровинки в лице Филипп, тяжело дыша, стоял, прислонившись спиной к шкафу, из пореза на левой руке сочилась кровь.
— О, бедная твоя рука! — простонала Одри, почувствовав, как ему больно. Заметив стоящую на видном месте аптечку, она начала в ней рыться, приговаривая: — Где перекись? Надо промыть рану…
— Не надо поднимать шума из-за простой царапины! — бросил Филипп.
Одри все же принесла стул и усадила на него Филиппа. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. На большом пальце у него была довольно глубокая рана.
— Возможно, потребуется наложить швы…
— Ерунда… пустяки.
— Как ты умудрился порезаться?
— Я случайно задел что-то рукой на стене, — в мрачной задумчивости произнес Филипп, глаза его ничего не выражали.
— У тебя кружится голова?
— Нет, — прорычал он. Одри умело перевязала рану.
— Ты, наверное, в детстве мечтала стать медсестрой?
— Да. — Одри внимательно смотрела на его руку, резко контрастирующую своим загаром с белизной ее руки, и вдруг ощутила огромный прилив нежности: Филипп бы и под пыткой не признался, что вид крови способен серьезно испугать его. Не отдавая себе отчета, Одри наклонилась и прижалась губами к тыльной стороне руки Филиппа.
Он замер, но, когда Одри хотела выпрямиться, удержал ее.
— Я должен кое в чем признаться. Это я отправил Келвина в Токио.
— Прошу прощения? — Одри решила, что ослышалась.
— Как только ты рассказала мне о Келвине, я забеспокоился, что, вместо того чтобы отправиться к Максимилиану, ты предпочтешь остаться с ним. Тогда я позвонил президенту компании, где работает Келвин, и в обмен на кое-какие услуги договорился, чтобы его послали за границу.
Испытывая неподдельный ужас от столь хладнокровной расчетливости, Одри подняла голову и заглянула Филиппу в глаза.
— И я бы солгал, сказав, что сожалею об этом, — закончил он.
— Я… я просто не нахожу слов! — Одри отдернула свою руку. — Несомненно, ты самый отвратительный эгоист из всех живущих на земле! Остается только надеяться, что этот временный перевод пойдет на пользу карьере Келвина, ибо пока ему там вовсе не сладко!
— Кажется, я уже начинаю сожалеть, — задумчиво заметил Филипп. — Нет, я не жалею о содеянном, мне жаль, что я поддался минутной слабости и признался тебе.
— Меня это ничуть не удивляет. Неужели тебе наплевать на других людей?
— У меня складывается впечатление, что твой Келвин просто маменькин сынок, — презрительно заметил Филипп. — Я предоставил ему выпадающий раз в жизни шанс, но не прошло и недели, а он уже скучает по дому в одном из самых интересных городов мира!
— Дело не в этом! — возразила Одри. — Люди не марионетки, которыми ты можешь управлять!
— Странно, но я всегда наивно полагал, что откровенное признание непременно влечет за собой прощение, — поднявшись со стула, сказал Филипп.
Одри тоже вскочила, щеки ее порозовели. В его последних словах была доля истины. Если бы Филипп не решил раскрыть карты, она никогда не узнала бы о том, что он сделал. Она поплелась за ним в гостиную, бормоча:
— Да вообще-то я…
— Пожалуй, я ненадолго схожу на пляж. — Его красивое смуглое лицо окаменело, затем он угрюмо пробормотал: — Не нужно быть ясновидящим, чтобы предсказать, что моя первая брачная ночь едва ли мне запомнится!
Одри тут же пришло в голову, что, пусть и формально, но это действительно их первая брачная ночь. И вовсе не трудно догадаться, что пока Филипп не нашел в ней для себя ничего примечательного. Меньше чем за час она умудрилась дважды прочитать ему нотацию.
— Извини, что тебе приходится скучать.
— Мне вовсе не скучно.
— Ты голоден? — с надеждой в голосе обратилась к нему терзавшаяся виной Одри, желая таким образом удержать Филиппа рядом собой. — Я могу приготовить что-нибудь.
Филипп, явно изумленный этим предложением, тем не менее надменно покачал головой.
— Я голоден, но не еда мне нужна.
Филипп медленно повернулся к ней. В лучах заходящего солнца он показался Одри поразительно красивым: бронзовый загар, черные волосы, горящий взгляд темных глаз, заискрившихся серебром, когда он гордо вскинул голову. Сердце ее ёкнуло.
— Мой голод особого рода. Его вызываешь ты. Я дико, безумно голоден, — продолжал Филипп, сверля ее глазами.
Одри почувствовала, что у нее подкашиваются ноги.
— Подумать только, что я об этом заговорил! Вот видишь, то, что, по твоему мнению, было ужасной ошибкой, для меня ошибкой не стало, — осторожно произнес Филипп.
Боясь пошевелиться, Одри не сводила с него глаз.
— Ничего подобного я еще ни с кем не испытывал, — хрипло признался Филипп.
Одри вздрогнула, ощутив томление в груди.
— Возможно, это оттого, что ты выпил лишнего…
— Нет, не надо… не умаляй своих заслуг! Мужчина не может имитировать страсть, если женщина ему безразлична.
Возглас удивления сорвался с ее губ, когда Одри почувствовала, как желание горячей волной наполняет ее. Ощущение оказалось столь сильным, что она в смятении попятилась.
— Меня и близко нельзя подпускать к постели, в которой ты окажешься, — беззастенчиво признался Филипп.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47