отметить совершенство, с каким подстриженные темно-русые волосы обрамляли ее лицо, и дорогую скромность ее синей блузки и белой льняной юбки. В очереди перед окошком регистратуры рядом с дюжиной эджертонцев в футболках и шортах она казалась чужестранкой. Женщина улыбнулась мне, и вновь я увидел, что ее мягкую красоту прикрывает, словно щитом, интеллект, в то же время переплетаясь с этой красотой и составляя с ней единое целое.
– Очаровательный малыш у вас, – проговорил я, не удержавшись.
Очаровательный малыш изо всех сил пытался вытянуть ноги в кроссовках с застежками-липучками из-за лямок коляски.
– Благодарю вас, – сказала она. – Кобби, это очень хороший дядя, но он не Билл.
Я положил руки на колени, чуть наклонился вперед, и мальчик, развернувшись, вгляделся в мое лицо. Его глаза потемнели от разочарования и тотчас прояснились. Он смешно фыркнул.
– Ну, наконец-то очередь сдвинулась, – сказала она.
Я выпрямился и помахал им рукой. Кобби восторженно помахал мне в ответ, а женщина встретила мои глаза взглядом, согревавшим меня все то время, пока я шел через вестибюль к солнечному свету улицы. За низкой каменной стеной в дальнем конце парковки узкая полоска земли переходила в берег ленивой серо-коричневой Миссисипи. Меня вдруг поразило сравнение: река ползла вдоль западной части города, как уныло-печальная тайна. Интересно, думалось мне, помнили ли тетушки старые небылицы тех времен, когда весь Эджертон умещался на одном берегу руки? Затем сдуру стал гадать, встречу ли когда-нибудь женщину, которую увидел в вестибюле больницы. А если встречу – что тогда? У нее ребенок – следовательно, есть муж, и все, что я навоображал о ней, было не более чем естественным в этой ситуации отвлечением внимания от моих страхов за мать. Этого хватило, чтобы напомнить мне: такие люди на самом деле существуют.

22

Думая о предстоящих мне ночных дежурствах, я заглянул в магазин подарков, взял парочку детективов в бумажной обложке и немного леденцов. Седая кассирша повертела в руках книги в поисках ценников на обложках и начала тыкать пальцем в клавиатуру.
За моей спиной вдруг детский голосок прозвенел «Ты – не – Билл!» – и следом рассыпался смехом. Я повернулся и увидел знакомые озорные смеющиеся голубые глаза.
Мальчонка в одной руке держал кроссовку, в другой – плюшевого медвежонка.
– Я не Билл? – улыбнулся я его матери. Привлекательность женщины еще более, чем раньше, показалась мне щитом, за которым она могла строить собственные умозаключения по поводу откликов, которые вызывало ее обаяние.
– Снова встретились… – проговорила она.
– Госпиталь так мудрено спроектирован, что рано или поздно обязательно встречаешься с кем-то дважды.
– А вы не знаете, где отделение интенсивной терапии? Я здесь впервые.
– Третий этаж, – сказал я. – Пойдемте, провожу.
Женщина за прилавком отсчитала мне сдачу и опустила книжки и конфеты в пакет. Я отошел чуть в сторону, и к прилавку подошла мать мальчика.
– Почем у вас плюшевые мишки? Продавщица внимательно посмотрела на мальчика. Лучась весельем, малыш смотрел на нее в ответ.
– Пациентам нашего отделения запрещено передавать подарки или цветы.
– Это ему. – Мать малыша порылась в сумочке. – Награда за хорошее поведение. Или взятка, не знаю. Наша обожаемая няня сегодня утром покинула нас.
Мальчик показал на меня пальцем и сказал:
– Ты-не-не-не-Билл!
– Это действительно так, – доверительно сообщил ему я.
Прижав кроссовку и мишку к груди, малыш залился смехом. Я попытался припомнить его имя и не смог. Он встретился глазами с моими и заявил:
– Билл ездит на газонокосилке!
– Нет, это ты ездишь на газонокосилке, – сказал я, поскольку противоречие – первый принцип юмора четырехлетнего человечка.
Мы вышли втроем из магазина и свернули к лифтам.
– Ваш новый лучший друг – мой сын, зовут его Кобби, а меня – Лори Хэтч, – сказала женщина – Моей уборщице вчера сделали операцию, и мы пришли навестить ее. У вас тоже кто-то в интенсивной терапии?
– Моя мать. – Мы подошли к секции закрытых дверей, я нажал на кнопку. – Нэд Данстэн, рад познакомиться.
– Я тоже, Нэд Данстэн, – проговорила она с легким оттенком иронии, а затем взглянула на меня более задумчиво. – Я слышала это имя прежде. Вы местный?
– Нет, я из Нью-Йорка. – Я поднял голову, разглядывая подсвеченные цифры номеров этажей над дверями лифта.
– Надеюсь, с вашей мамой все в порядке.
Кобби переводил взгляд с меня на свою мать и обратно.
– У нее инсульт, – сказал я. Долгое мгновение мы оба внимательно изучали светящуюся желтым стрелку «вверх». – А вашу уборщицу, наверное, зовут миссис Люм?
Она осветила меня удивленной улыбкой:
– Вы ее знаете?
– Нет, но ее знают мои тетушки.
Пока мы беседовали, из вестибюля понемногу подходил народ. Все внимательно наблюдали, как над дверью в левый лифт зажглась сначала цифра 3, затем 2. Когда вспыхнула единица, толпа хлынула влево. Двери раскрылись, обнажив плотно спрессованную группу людей, которые просачивались в вестибюль, в то время как толпа ожидавших начала давить вперед. Лори Хэтч, не выпуская коляски, попятилась назад.
– Как тебя зовут? – спросил меня Кобби.
– Нэд. – Я следил, как справа от нас «двойка» сменилась «единицей».
Двери загруженного лифта закрылись. Через пару секунд справа открылись другие, выпустив тележку, которую толкал санитар. Он задержал взгляд на Лори, потом глянул на Кобби и затем многозначительно ухмыльнулся мне, когда я последовал за ними.
– Не спеши с выводами, приятель, – посоветовал я ему.
– А я и не сужу никогда с бухты-барахты, – ответил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194