Тапиока сделал движение протеста, но священник не дал ему вставить слова.
– Словом, – продолжал он, – вы должны вернуть коммерции советнику Орнано сумму, которую у него похитили. Так хочет господь, и господь вам поможет. Сказано: принесите плоды, достойные покаяния… Жертва, которую вы принесете во искупление греха вашего, будет угодна Богу, и он в небесном милосердии своем не замедлит вас вознаградить… Со своей стороны, господин Орнано, человек, как говорят, очень щедрый, сумел бы, будьте уверены, отблагодарить вас за подобный поступок, либо облегчив вам при помощи своих огромных связей тюремное наказание в случае вашего осуждения, либо обеспечив ваше семейство, если таковое имеете, либо сделав вам лично добровольный дар, который вам поможет покойно дожить до старости… И если вы пожелаете, я мог бы сам передать господину Орнано ваши добрые намерения и исхлопотать у него…
Тапиока прервал речь.
– Очень я сожалею, батюшка… от всей души сожалею… потому… со своей стороны… прямо говорю… я бы готов…
Поп не мог сдержать в своем взгляде молнии алчности.
– Да благословит вас господь, сын мой!
– Да все горе-то мое в том, – заключил Тапиока, – что не брал я ничего…
Пораженный капеллан выпустил руку Тапиоки и смотрел на него молчаливо-испытующе.
– Так, кто же это был? – спросил он. Тапиока замялся на минуту.
– Коли Бог все знает, так он и это может узнать… А нам где ж… Мы народ темный…
В черных зрачках священника сверкнул злобный огонек.
– И не знаете также, где деньги спрятаны? – спросил он, стараясь скрыть ярость разочарования, бушевавшую в его темной душе.
Тапиоке надоел этот допрос.
– Говорю вам нет, нет и нет, и ступайте вы к… господу Богу…
И внезапно успокоенный своей собственной вспышкой сплюнул.
– Тьфу! – пробормотал он. – Недоставало только попа, чтобы человека в грех ввести!
Капеллан понял, что дело его прогорело.
– Бог покарает вас муками ада! – торжественно провозгласил он.
– Ладно! – огрызнулся Тапиока, – по крайней мере там ко мне архангелы таскаться не будут.
Служитель церкви возвел очи к потолку камеры, словно призывая Бога в свидетели такого закоренелого бесчестия, и затем, сложив смиренно руки на груди, поспешно вышел в коридор.

IV

Дорогой из тюрьмы в суд Тапиока размышлял обо всех этих происшествиях и думал о Каскариллье.
Он не питал к нему никакого злобного чувства за то, что ему, Тапиоке, пришлось нести на себе последствия великолепного дела, так мастерски обделанного Каскарилльей каким-то способом, так и оставшимся для Тапиоки тайной.
По своей бесхитростной логике Тапиока сразу сообразил, что ему не было бы никакой выгоды оговаривать своего друга былых дней.
Притом у Тапиоки был свой собственный, несколько варварский, но благородный взгляд на дружбу, свойственный вообще отсталым людям, и он ни при каких условиях не предал бы Каскариллью. Но в то же время, в течение месяцев, проведенных им в тюрьме в ожидании процесса, он не переставал в тайниках души лелеять надежду, что вот-вот Каскариллья даст ему какой-нибудь знак, подаст голос, словом, проявит так или иначе свое участие к его судьбе, свою товарищескую солидарность.
Но Каскариллья словно в воду канул. – Вот так штука! – размышлял Тапиока, шагая между карабинерами, сопровождавшими его с очевидной гордостью. – При чем же тут собственно я во всей этой истории? Ведь деньги-то он взял, и они и посейчас у него…
И он улыбался покорно и благодушно, в глубине души довольный шумом, поднявшимся вокруг его особы.
«Если я, ничего не укравши, получаю со всех сторон такие низкие поклоны, и только потому, что подозревают меня, так что ж бы такое было, – спрашивал он себя, подводя итоги своим думам, – ежели бы я и впрямь эти мильоны тяпнул?»
И он замер с открытым ртом перед вопросом, который его ограниченная фантазия отказывалась разрешить.
– Одно верно, – заключил он, – что я здоровый осел…
И он вновь с искренней завистью думал о Каскариллье.
Впервые пришлось Тапиоке получить некоторое понятие о том, что представляют из себя деньги в преступном обществе, подобном тому, которое тянулось к нему, обвиняемому, словно жадные щупальцы спрута, со всех этих трибун, скамей и из проходов залы.
Допрос свидетелей шел быстро.
Пристав, руководивший его арестом, агенты полиции, швейцар дома Орнано, старый Джованне и разные другие лица, заявлявшие о своих отношениях с Тапиокой, давали такие сумбурные показания, что в них ясно сквозило если не робкое почтение к обвиняемому, то, во всяком случае, желание выгородить его во что бы то ни стало.
Тапиока, ожидавший от слов председателя подавляющих обвинений, не верил собственным ушам.
Даже сам потерпевший, коммерции советник Орнано, приглашенный судом сесть, как это и подобает его званию миллионера, не выказал против него никакого раздражения и даже употреблял очень скромные и любезные выражения всякий раз, как судьи спрашивали его мнения о Тапиоке и его подвиге.
Правда, коммерции советник питал надежды на успех миссии, возложенной им на тюремного капеллана, результата которой он еще не знал: отсюда нежелание враждебными заявлениями портить побуждения нравственного порядка, которые могли дать благие результаты. К тому же громадная кража, о которой судили и рядили газеты всего мира, оказалась для его имени, для его спекуляции и продуктов его фабрик такой рекламой, что обороты и доходы его учетверились.
Синьора Орнано, получившая через несколько дней после кражи обратно почтой компрометирующее письмо, написанное ею своему любовнику и теперь любезно возвращаемое Каскарилльей, решительно высказывала убеждение, что автором кражи было лицо, богато одаренное, не похожее на Тапиоку, дьявольски хитрое и с несравненно более высоким умственным развитием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37