Ведь обаятельная бестия Женька каждый раз предварительно строго наказывает: «Дорогие гости, жду вас на свадьбу в орденах и с кофемолкой в подарок (кофеваркой, антипригарной сковородой, набором стаканов, цветочных горшков, а то и просто - с совком и веником). Все эти «подарки» незамедлительно перебираются в. контору, которая все больше превращается в какой-то общий для нас дом - родной, теплый.
Женькины родители, спокойные интеллигентные люди, с удовольствием принимают эту игру, прекрасно понимая, что рано или поздно кто-то из этих гостей сыграет с их красавицей-дочерью настоящую свадьбу. К тому же они нас любят и спокойны за Женьку в ее постоянном окружении из таких головорезов - добрых молоддев, с которыми она в абсолютной безопасности в любое время, в любой ситуации.
Тем более что они могли уже однажды в этом убедиться. Прямо на «свадьбе». Мы курили на площадке, ожидая «молодых». И тут в застрявшем лифте раздался сперва испуганный визг, а затем торжествующий в предвкушении мести Женькин вопль.
Павло рывком раздвинул двери лифта, Шурик и Сева выдернули из него насильника в расстегнутых брюках, а я - Женьку в разорванном белом платье и сбитой набекрень фате, кисею которой она возбужденно, не догадываясь поправить, сдувала с глаз.
Женька тут же рванулась из моих рук к двери квартиры:
– Павло, держите его, я сейчас!
– Сама, что ли? - разочарованно проворчал ей вслед Павло. - Оставь его нам маленько.
– Щаз-з! - донеслось из квартиры, и Женька снова вылетела на площадку, размахивая огромными портновскими ножницами «зигзаг».
Теперь уже другой визг огласил подъезд. Позеленевший лицом парень бился в руках ребят и визжал как поросенок.
На шум выглянул сосед:
– Женька, кончай орать. Бабку мою напугала.
– Извини, дядь Саш. - Женька все время лихорадочно отдувала с лица мешавшую ей кисею. - Сейчас, только жениху яйца отрежу! - И, примеряясь, защелкала ножницами.
– А, - сказал сосед. - Ну-ну! Только не очень коротко режь. - И скрылся за дверью.
– Может быть, сдать его? - спросил я Севу.
– Ну да, подержат его в психушке и опять на подвиги выпустят. А нашу терапию он надолго запомнит. - И он дернул парня за штанину.
Тот вдруг обмяк, повис на руках - потерял сознание.
Павло сплюнул презрительно и швырнул его с лестницы. Прокатившись по ступенькам, тот ударился о батарею, очнувшись от удара, обхватил ее руками и зарыдал. Под ним расплылась лужа. Шурик взял у Женьки ножницы, обрезал с трофейных брюк пуговицы, располосовал штанины и бросил все, что осталось, вниз, в пролет.
Мы вымыли руки и сели за свадебный стол. Женька наконец-то догадалась сбросить фату, хлопнула рюмку и деловито спросила:
– А подарок где?…
В общем, на Женькиных свадьбах мы не скучали. А с самой Женькой - тем более.
– Евгения Семеновна, - сказал я, прощаясь. - Свадьба у тебя не последняя. Погуляем еще. А мне - край как ехать надо.
– Колесом дорога.
По пути в Никольское, где я рассчитывал разыскать какие-нибудь реальные следы Чванько, мне пришлось заехать к Коныгину, одному из первых фермеров в Подмосковье. Прохор написал о нем и о его дурацкой затее с фермерством очерк и попросил показать ему материал перед публикацией.
Едва я свернул с шоссе, покрытие стало хуже, а уж проселок откровенно пытался нас запугать тракторными колеями, залитыми грязью, глинистой водой, оплывающими откосами и ветвями деревьев, низко нависающими прямо над дорогой.
Наконец на одной из развилок я разглядел приколоченный к сосне, разбитой то ли грузовиком, то ли молнией, обрезок фанеры с косыми буквами «Ферма Коныгино» и указателем-стрелкой вроде тех, что на старых открытках пробивают алое женское сердце.
Дорога кончилась воротами, в которых стоял хозяин фермы с коротким обрезком водопроводной трубы в руке, в окружении трех кобелей-кавказцев. Серьезный арсенал.
Я вышел из машины, представился другом Прохора, объяснил свой визит. Фермер отбросил трубу, собаки задрали хвосты и убрали зубы.
– Гостей жду, - туманно пояснил хозяин и пригласил в дом на терраску.
Коныгин поставил передо мной горшок с молоком, прикрытый ломтем свежего черного хлеба, стакан. Стал читать очерк.
Мне этот мужик сразу понравился. Трудяга основательный. Широкие плечи, на которых - груз забот. Корявые руки, будто и не руки уже, а какой-то инструмент - на все годный и всегда к работе готовый. От него хорошо пахло самогоном, самосадом, свежей соломой, извечным трудом и потом. Что бы ни творилось в стране, он будет делать свое дело - сеять хлеб. Кормить и тех, и других - друзей и недругов. Почему? Может, Прохор знает?
Фермер разгладил ладонью листы, подровнял в стопочку, вздохнул.
– Все верно написано. Только в жизни еще хуже. Да и ни к чему оно теперь.
– Что так?
– Сворачивать надо лавочку, - спокойно-безразлично уронил он тяжелые слова.
– Надоело?
– Как не надоест? Я ведь в фермачи прямо из колхоза выскочил, разогнали колхоз. Зачем было разгонять? - Пожал плечами. - Хорошее хозяйство, всего в достатке - и пашни, и лугов, и техники. Но поначалу вроде и ничего. Ссуду взял, обустроился кое-как. Свободу почуял - без командиров. А потом и началось: командиров поболе оказалось и пострашнее - сосед грозится, ревнует, государство грабит, цены за горло держат. Ты почем молоко берешь? То-то. А я с этой цены и седьмой доли не имею. По всем статьям убыток. Веришь, за прошлый урожай даже косилку новую не смог купить. А нынешний - дешевле обойдется в поле оставить. Я посчитал: если государству по его цене сдам, даже горючку на уборку не оправдаю. Да ее еще и купить надо, а на что? - Он тяжело, угрюмо помолчал. - Теперь вот эти вцепились, рэкетмены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41