– А теперь она бухнула мясные консервы прямо в компот, – уныло закончил он и тяжко вздохнул.
– Так что же, вы сломали половник об ее спину? – спросил Георгий Николаевич.
Тут Миша выпрямился, оттопырил верхнюю губу, в его черных глазах вспыхнули молнии.
– Посмел бы кто ее стукнуть! Я бы такому…
Он объяснил, что Галино злосчастное кушанье очень долго висело над костром и потому подгорело. А сломал он половник, выскребая со дна ведра приставшие сухие фрукты и куски обсахаренного мяса.
– Я тебе сейчас подарю другой половник, – сказала Настасья Петровна. – Георгий Николаевич занят, он придет к вам завтра.
И опять неподдельное отчаяние выразилось в черных Мишиных глазах. Для смелости он крепко, до боли сжал кулаки и выпалил:
– Сейчас суд будет над Галей. Ой как все злы на нее! Хотят выгнать ее совсем, в Москву отправить.
– О-о-о! – только и вырвалось у Георгия Николаевича. Ему сделалось нестерпимо жалко и мальчика и провинившуюся бедняжку Галю.
Миша опять оттопырил верхнюю губу, выпрямился, заправил выскочившую майку в шаровары и с мольбой в голосе сказал:
– Дяденька, я за вами пришел. Вас свидетелем на суд зовут.
Георгию Николаевичу было, конечно, очень досадно, что прервалось чтение его рукописи, но ничего не поделаешь – он же раньше обещал идти на этот дурацкий суд.
– Второго блюда почти не осталось, – неожиданно обратилась к Мише Настасья Петровна, – а картофельного супа целая кастрюля, возьми ее с собой.
Больше всего на свете она любила угощать и сразу поняла, что ребят надо накормить.
– Нет, спасибо, – гордо отказался Миша. – Из города мы, правда, пришли, как шакалы, голодные. Смотрим, в одном ведре суп жидкий, только червячки вермишели плавают, в другом ведре пшенная каша тоже очень жидкая и немножко подгорелая, а в третьем ведре… вот этот самый сладкий суп. Мы понюхали, попробовали и всё слопали, и насытились.
Георгий Николаевич надел пиджак, натянул резиновые сапоги и готов был идти.
– Ты скоро вернешься? – спросила Настасья Петровна мужа.
– Не знаю, – ответил тот, выходя за калитку. Откуда он мог знать, сколько времени продлится этот суд!..
Солнце зашло совсем недавно-. В лиловых сумерках под кустами еще была заметна тропинка.
Пока они спускались с горы, Миша рассказывал. Он и сейчас захлебывался и глотал концы фраз, но не от волнения, а от восторга.
Больниц-то в городе целых три, и там, как нарочно, карантин. Отовсюду их гоняли, никуда не пускали; они прятались в крапиве, пролезали через заборы, проникали в котельные, на кухни, побывали в туберкулезном санатории, даже в родильном доме. Потом они догадались – нечего всей толпой соваться туда и сюда, нужно посылать в разные стороны по два, по три разведчика. Наконец они нашли, в какой больнице, в каком корпусе лежал их любимый воспитатель. И тут один дяденька больной помог. Он в полосатой пижаме по садику разгуливал. Он и показал окно палаты Петра Владимировича. Хоть на первом этаже, а все равно было жуть как высоко! Мальчишки подсаживали друг друга и девчонок тоже подсаживали. И все, все увидели Петра Владимировича.
– У меня и сейчас плечи и спина болят – – столько на мне народу по очереди перестояло. А вот Галя не стояла… – вздохнул он напоследок.
Миша втянул полной грудью живительный черемуховый воздух и с новой энергией продолжал:
– А Петр Владимирович лежал от окна далеко. Там еще шесть больных было; один мальчик совсем маленький, у него тоже аппендицит вырезали. Петру Владимировичу манную кашу с земляникой есть запретили, и он этому мальчику миску отдал, а цветы у себя на столике в кружке поставил. Он велел нам не ссориться, в дружбе жить и Гальку простить за то, что она в писательском доме ночевала. А теперь Галька такой кошмарный обед приготовила! И что с ней за это на суде сделают – ужас, ужас!
Они приблизились к палаткам.
Суд должен был состояться по тем строжайшим древним законам «Русской Правды», какие были выработаны еще в XI веке при великом князе Ярославе Мудром. В те времена князья, сидя на пне, на колоде или в кресле, сами судили своих провинившихся слуг и могли приговорить их и к смерти, и к отрублению руки, и к штрафу, и к другим наказаниям, а могли и совсем простить.
Темнело. Большой костер освещал местность. Приволокли из лесу сухое осиновое бревно. Пятеро судей, как куры на нашесте, разместились на нем. Посредине сидела длиннолицая Галя – командир отряда и тезка преступницы; с одной ее стороны – два мальчика, с другой – две девочки. Остальные ребята сидели или лежали на траве возле костра. Гали-преступницы не было.
Георгий Николаевич вспомнил, как судили в Древней Руси князья; среди них была и одна женщина – великая княгиня Ольга, – наверное, самая жестокая и беспощадная из всех тогдашних вершительниц правосудия.
Когда он подошел, судьи встали, и главный судья – Галя, поглаживая свои и без того гладкие светлые волосы, обратилась к нему. Говорила она очень серьезно, сухо, ледяным, высокомерным тоном судьи-княгини.
– Уважаемый товарищ писатель, суд хотел бы выслушать ваши свидетельские показания. А пока садитесь!
Георгий Николаевич молча поклонился. Свидетелю сидеть на одном бревне вместе с судьями, очевидно, не полагалось, и он устроился просто на травке.
– Введите подсудимую, – строго возгласила «княгиня». Круглолицые, толстенькие мальчик и девочка вскочили, вместе подбежали к одной из палаток. Их звали Игорь и Алла.
– Галька, вставай! Галька, выходи сейчас же! – крикнул Игорь в темноту палатки.
Никто не отзывался.
Тут Миша не выдержал, также подбежал к палатке.
– Галька, выходи! Смотри – писатель пришел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66