Эдвин лежал в кровати. Луна светила в окошко. Он вертел в руках шкатулку с попрыгунчиком – крышка оставалась закрытой; он даже не смотрел на нее. Завтра его день рождения. Но почему? Может все тот же Бог? Нет. Почему же тогда день рождения наступает так быстро? "Наверное, теперь мои дни рождения будут приходить все быстрее и быстрее, – сказал он, глядя в потолок. – Я чувствую это – Мама смеется так громко. И глаза у нее какие-то необычные…" "А Учительницу пригласить на праздник? Нет. Они с Мамой никогда не встречаются. Почему? – "Потому", – отвечает Мама." "Вы не хотели бы встретится с моей Мамой, Учительница? – "Когда-нибудь", – вяло говорит Учительница. – "Когда-нибудь".
"А где Учительница спит? Может она поднимается вверх по всем этим секретным комнатам к самой луне? А может уходит далеко-далеко за деревья, которые растут за деревьями. Нет, вряд ли." Он повертел игрушку в потных ладонях. "Как это называется, когда все как-то раздражает и из-за ерунды хочется плакать? Нервы? Да, да, ведь в прошлом году, когда у них с Мамой что-то стало не так, она тоже ускорило его День рождения на несколько месяцев!" "О чем бы еще подумать? О Боге! Он сотворил холодный подвал, обожженную солнцем башенку и все чудеса между ними. И он погиб. Его погубили те чудовищные жуки, которые ползают там, вдали, за стенами. О, сколько потерял мир с его гибелью!" Эдвин поднес шкатулку к лицу и прошептал:
– Эй, ты, слышишь?
Ни звука не послышалось из-под плотно закрытой крышки.
– Я тебя выпущу. Слышишь? Может быть тебе будет больно, но зато ты сможешь выйти. Сейчас, погоди.
Он встал с кровати и на цыпочках подошел к окну, приоткрыв его. Дорожка, покрытая мраморными плитками, тускло поблескивала внизу. Эдвин размахнулся и бросил шкатулку. Она завертелась в холодном воздухе и полетела вниз. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем она чиркнула о мраморную дорожку.
Эдвин высунулся в окошко:
– Ну! – закричал он. – Как ты? Как ты там?
Эхо замерло. Шкатулка упала куда-то в тень деревьев. Он не мог видеть, открылась ли она при ударе, выскочил ли попрыгунчик из своей жуткой тюрьмы или все также сдавлен крышкой, и Эдвину так и не удалось помочь ему вырваться. Он прислушался.
Эдвин простоял у окна целый час, но, так ничего и не дождавшись, вернулся в постель.

Утро. Из кухни доносились чьи-то голоса, и Эдвин открыл глаза. "Кто бы это мог быть? Какие-то служители Бога? А может это люди с картин Дали? Нет, Мама их ненавидит, они не придут. Молчание. И вдруг снова эти голоса, слившиеся в единый громкий голос:
– С днем рождения!
Потом они смеялись, плясали, ели поджаристые пирожки и лимонное мороженное, пили шипучий лимонад, а на именинном пироге со свечками Эдвин прочитал свое имя, написанное сахарной пудрой. Потом Мать сидела за пианино и, аккомпанируя себе, пела смешные детские песенки. Потом они ели клубнику с сахаром, опять пили лимонад и опять хохотали так, что закачалась люстра. Потом появился серебристый ключик, и они побежали открывать четырнадцатую запретную дверь.
– Готово! Смотри-ка. – Дверь скрипнула и уехала прямо в стену.
– О! – только и сказал Эдвин. К его разочарованию, четырнадцатая комната оказалась всего лишь пыльным чуланом, стены которого были покрыты коричневым пластиком. Она не шла ни в какое сравнение с теми комнатами, что открывались в его предыдущие дни рождения. На шестой год он получил класс, где теперь проходили уроки. На седьмой – комнату для игр, на восьмой – музыкальный салон, на девятый – ему открылась чудесная комната-кухня, где горел настоящий огонь! На десятый год была комната, где стоит фонограф, вызывающий голоса духов с черных дисков. На одиннадцатый – большая комната, которая называется Сад; там лежит удивительный зеленый ковер, который не нужно подметать, а только стричь.
– Не отчаивайся, иди-ка сюда, – сказала мать и втолкнула его в чулан. – Это волшебная комната. Сейчас увидишь, ну-ка закрой дверь.
Она нажала какую-то кнопку на столе.
– Не надо! – закричал Эдвин, потому что чулан вдруг задрожал и начал ползти вверх.
– Не бойся, малыш, – сказала Мать и взяла его за руку.
Мимо них уходила вниз какая-то черная стена, в которой то и дело виднелись двери. Около одной из них чулан скрипнул и остановился.
– Ну-ка! Открой!
Эдвин осторожно открыл дверь и заморгал глазами.
– Высокогорье! Это же высокогорье! Как мы попали сюда? Где же гостиная, где гостиная Мама?
Она взъерошила ему волосы:
– Я же сказала, что это волшебная комната. Мы прилетели сюда. Теперь раз в неделю ты будешь тоже летать в класс, вместо того, чтобы бегать по лестницам!
Эдвин смущенно оглядывался по сторонам, не понимая, как все это произошло.
Потом они блаженствовали в саду, растянувшись в густой траве, и потягивали яблочный напиток из большущих чашек. Мать несколько раз вздрагивала, услышав грохот выстрелов за лесом. Эдвин поцеловал ее в щеки:
– Не бойся. Я тебя защищу.
– Я знаю. Ты – защитник, – сказала она, но продолжала то и дело бросать взгляд в сторону деревьев, как бы опасаясь, что именно они являются источником хаоса, который все обратит в пыль.
Когда солнце уже начинало клониться к закату, они увидели какую-то блестящую птицу, с грохотом пролетавшую высоко над деревьями. Втянув голову в плечи, они бросились домой, ожидая, что вслед за этим грохотом грянет буря – раскаты этого близкого грома предвещали грозу. Но птица скрылась, а за окном спокойно сгущались сумерки.
Они еще немного посидели в гостиной;
1 2 3 4 5 6