Нельзя тревожить творцов, писателей, художников. Надлежит отступить и хранить впечатления про себя.
Какой народ! - размышлял он. Все ли женщины неистового зеленого мира подобны этой? Все до одной - испепеляющие призраки и музыка? И все расхаживают в своих гремучих жилищах ослепительно нагими?
- Я должен еще понаблюдать за ней, - сказал он почти вслух. - Я должен научиться...
Он чувствовал, как руки шевелятся помимо воли. Им хотелось притронуться к ней. Ему хотелось, чтоб она пела не для себя, а для него, создавала в воздухе произведения искусства - для него, учила его, рассказывала о дальнем, недоступном ему мире, о земных книгах, о прекрасной земной музыке...
- Господи, Джанис, но когда, когда? А как другие девочки? Что в других городах?
Телефон бурчал гортанно, как насекомое.
- Все, все позакрывались? На всей паршивой планете? Должно же оставаться хоть одно местечко, одно-единственное! Слушай, если ты не подыщешь для меня что-нибудь подходящее, и вскорости, я... !
Необычно было происходящее, необычно и странно. Как если бы он смотрел на женщину впервые в жизни. Манера откидывать голову, шевелить руками с красными ноготочками - все по-новому, все по-другому. Вот скрестила белые ноги, наклонилась, уперев локоть в нагое колено, вызывая и выдыхая духов, болтая и поглядывая искоса на окно, да, именно туда, где он укрывался в тени. Она смотрела прямо сквозь него - и что бы она сделала, если бы узнала?
- Кто напуган, я? Напугана тем, что живу здесь одна?..
Она расхохоталась, и Сио вторил ей в лунной полутьме. Как прекрасен ее инопланетный смех - голова закинута, мистические клубы вырываются из ноздрей и свиваются в непостижимые образы. Он был вынужден отвернуться от окна, у него перехватило дух.
- Ну да! Конечно, да!
Что за утонченные, редкостные слова она произносит сейчас? О чем они о жизни, музыке, поэзии?
- Послушай, Джанис, ну кто сегодня страшится марсиан? Сколько их осталось - дюжина, две дюжины? Валяй, тащи их сюда, построй по росту! Договорились? Вот и ладно...
Ее смех сопровождал его, когда он слепо завернул за угол домика, спотыкаясь о пустые бутылки. Зажмурился - не помогло: перед глазами все равно сверкала ее светящаяся кожа, и фантомы слетали с губ, колдовские облака, дожди и ветры. О, если бы знать перевод! О боги, если бы понять! Вслушайся: что значило это слово? А это? Или вот это? Что, неужели она окликает его? Нет, увы, нет. Но ведь как похоже на его имя...
У себя в пещере он поел, поел без всякого аппетита.
И потом целый час сидел перед пещерой, пока луны не взошли еще выше и не помчались по стылому небу и он не увидел пар своего дыхания, отчасти напоминающий пламенно-молчаливые призраки вокруг ее лица, а она все говорила, говорила, он слышал и не слышал ее голос, взмывающий вверх по холмам среди скал, и чувствовал запах ее дыма, исполненного посулов, от ее слов веяло теплом, слова отогревались у нее на устах.
Наконец он подумал: я спущусь снова и побеседую с ней. Я буду беседовать тихо и медленно, и так каждый вечер, пока она не начнет понимать меня, а я не разберусь в ее речи, и тогда она пойдет со мной сюда, в холмы, и мы будем довольны друг другом. Я расскажу ей о своем народе и о своем холостом одиночестве, и о том, как я много-много раз наблюдал за ней и слушал ее...
Но... она - это Смерть.
Он содрогнулся. Мысль пришла и уходить не желала.
Как же он мог забыть? Довольно притронуться к ее руке, к ее щеке, и через несколько часов, самое большее через неделю, он зачахнет. Кожа изменит цвет, опадет чернильными складками и обратится в прах, станет отслаиваться темными струпиками, и их унесет ветер...
Одно прикосновение - и Смерть.
Потом пришла и другая мысль. Она живет одна, в отдалении от иных представителей своей расы. Ей, вероятно, по сердцу держать собственные чаяния при себе, раз она поселилась отдельно от всех. А если так, не родственные ли мы души? И, поскольку она вдали от городов, может быть, в ней нет Смерти... Да! Может быть!
Как прекрасно было бы провести с ней день, неделю, месяц, плавать вместе с ней по каналам, бродить по холмам и просить ее снова и снова заводить свою диковинную песню! И он, в свой черед, достанет старые книги арфистов и позволит им петь для нее. Разве это не искупает каких-то хлопот, какого-то риска, да чего угодно! Разве смертные не могут умереть и в одиночестве? Всмотрись сызнова в эти желтые огни в домике внизу. Целый месяц взаимопонимания, месяц жизни рядом с красотой, с созидательницей призраков, химер, стекающих с губ, - разве таким редким шансом можно пренебречь? А уж если смерть... какая же это дивная, оригинальная смерть!
Он встал. Двинулся к нише в стене, где хранились изображения родителей, и зажег свечу. Снаружи темные цветы терпеливо ожидали рассвета, чтобы затрепетать и раскрыться, когда она будет здесь, когда увидит их и примется собирать и гулять с ними по холмам. Луны ушли с небес. Пришлось включить особое зрение, чтобы не сбиться с дороги.
Прислушался - внизу, в ночи, играла музыка. Внизу, во тьме, ее голос обещал чудеса, неподвластные времени. Внизу, в тени, горела ее мраморная плоть, и призраки танцевали вокруг ее головы.
Он шел быстрее, быстрее...
Ровно без четверти десять в тот вечер она услышала мягкий стук в дверь.

1 2 3 4