С башни можно было заметить всякого, кто бы ни подходил к ней из близких или отдаленных окрестностей, а обращенный к дороге обрыв скалы, на которой она стояла, возвышался почти отвесной крутизною, так что был недоступен даже для обитателей пустыни, босые ноги и жилистые руки которых не встречали затруднений и на таких утесах, куда не взобрался бы ни козерог, ни шакал.
Легче было приступиться к башне с другой стороны, и тут была для защиты построена толстая стена в виде подковы, концы которой примыкали к крутому склону оврага скорого пути.
Вся эта постройка была возведена так грубо и безыскусно, что казалась скорее причудливым произведением природы, а не творением человеческих рук.
Это впечатление недоделанности и безыскусственности еще усиливалось тем, что на высоте этой стенообразной груды камней лежало множество крупных и мелких гранитных глыб и осколков, которые были принесены сюда анахоретами, чтобы в случае нападения разбойников валить и бросать их на врагов.
В скалистой почве площадки, окруженной стеною, имелась цистерна, которая всегда заботливо наполнялась водой.
Такие меры предосторожности были необходимы, потому что с двух сторон грозила анахоретам опасность.
Во-первых, от измаильтянских сарацин, которые при своих быстрых набегах с востока нападали, грабя и спасаясь бегством, на обитателей горы и оазиса, и, во-вторых, от блеммийцев, дикого народа, жившего на голых скалистых вершинах и по безводным долинам, ограничивающим плодородные страны Египта и Нубии и отделяющим долину Нила от берегов Чермного моря. На легких челноках переправлялись они обыкновенно через море, чтобы потом, подобно рою саранчи, рассеяться по горе.
Скудные запасы и кое-какие деньжонки, хранившиеся в пещерах беззащитных анахоретов, являлись приманкой для блеммийцев, все снова и снова повторявших свои набеги, а римский гарнизон, стоявший в Фаране, прибывал обыкновенно тогда на место действия, когда хищники успевали уже скрыться с своей скудной добычей.
Немного месяцев прошло после того нападения, при котором старик Стефан был ранен стрелой, и было достаточно причин надеяться, что дикие хищники теперь уже не так скоро вернутся, потому что Фебиций, начальник римской манипулы в оазисе, был на службе энергичен и крут, и хотя ему не вполне удалось надежно оградить анахоретов от беды, однако он преследовал блеммийцев, бежавших при его приближении, и отрезал им дорогу к лодкам.
Недалеко от берега, на полосе пустыни, отделявшей гору от моря, между дикарями и римлянами произошла схватка, кончившаяся полным уничтожением первых, и можно было ожидать, что такой опыт станет памятным уроком для сынов пустыни Но если прежде их побуждала к переправе через море легкоукротимая страсть к грабежу, то теперь уже священнейшая из всех обязанностей — месть за пролитую кровь братьев, сыновей и отцов — заставляла их собрать все свои силы для нового набега. При этом они старались действовать с величайшей осторожностью и собрали свое молодое войско в скрытых долинах за цепью прибрежных гор.
В первую темную ночь была назначена переправа через узкий морской залив, отделявший их от Петрейского полуострова, и вот, когда при заходе солнца поднялись тяжелые тучи, разразились страшной грозою и затмили свет месяца, они вытащили свои лодки и плоты в море и, вероятно, достигли бы того берега горы и, может быть, даже оазиса, не будучи замечены стражей на горе, укрывшейся от непогоды, если бы один человек не предостерег анахоретов, и человек этот был Ермий.
Повинуясь приказанию Павла, юноша взял три золотых из денег, спрятанных в пещере, запасся хлебом, захватил лук и стрелы, подошел к пещере отца, чтобы послать спавшему последний привет, и поспешил в Раиту.
Наслаждаясь сознанием своей силы и мужества, гордясь достойной будущего воина нелегкой задачей и радостно решившись выполнить ее, не щадя своей жизни, спешил он вперед при ясном свете месяца.
Изгибы дороги на местах, недоступных и привычных путникам, для него не существовали, и он пробирался прямиком то вверх, то вниз по скалам. На ровных местах юноша пускался бегом, точно за ним гнались преследователи. После восхода солнца он немного поел и тотчас же поспешил далее, не обращая внимания на полдневный жар и на сыпучий прибрежный песок, в котором вязли ноги.
Предавшись всей душою своей задаче, Ермий не думал уже ни о Сироне, ни о своей прошлой жизни, а только о горах по ту сторону моря да о блеммийцах, и прикидывал, как бы удачнее подкрасться к ним и, узнав их намерения, опять поскорее вернуться к морю и к своим.
Наконец, когда усталость начала томить его все более и более, когда полдневный жар становился все тягостнее, и кровь начала усиленнее приливать к сердцу и быстрее стучать в висках, он уже совсем перестал думать, и в сознании его осталось только одно желание, как можно скорее достигнуть своей первой цели.
В третий час пополудни юноша увидел издали пальмы местечка Раиту и, приободренный, еще ускорил шаг.
Еще до захода солнца он передал тамошним анахоретам, что александриец отказывается от их предложения и остается на святой горе.
Вслед за тем Ермий отправился к маленькой пристани, чтобы сторговаться с рыбаками местечка насчет лодки.
Пока он сговаривался с одним пожилым лодочником из амалекитян, который со своим черноглазым сынишкой перебирал сети, показались вдруг два всадника, приближавшиеся крупной рысью к заливу, где среди нескольких мелких барок стояло на якоре большое грузовое судно.
Рыбак указал на это судно, говоря:
— Оно ждет каравана из Петры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79