И Москва, и Вашингтон отреагировали немедленно и с глубокой озабоченностью. Из великих мировых держав одна лишь Великобритания сохраняла спокойствие и невозмутимость. Япония была ее союзником, и британский лев, как и всегда, был слишком озабочен развитием событий в Европе, чтобы беспокоиться о новой авантюре японских империалистов. Так же, как Форин Офис поспешил признать захват Советами Китая в 1950 году, он поспешил согласиться и с образованием японской сферы влияния на Дальнем Востоке. Британское хладнокровие было слегка поколеблено после сражений в Шанхае в 1932 году, но не достаточно сильно, чтобы оказать какое-либо воздействие на политику Англии. И до самого Пёрл-Харбора консерватор Уинстон Черчилль преуменьшал японскую угрозу, пока нажим президента Рузвельта – в частности, намек на прекращение американской военной помощи – не вынудил его отвести глаза от Европы.
В Вашингтоне, однако, яснее представляли себе суть событий. Госсекретарь Стимсон сознавал, что Соединенные Штаты должны придерживаться политики «открытых дверей», этого традиционного «лоцмана» американского политического мышления в мутных водах Азии, пока дальневосточная группировка рузвельтовско-трумэновского Госдепартамента окончательно не похоронила ее. Стимсон рассматривал политику «открытых дверей» как «дальновидный расчет». Он понимал, что если эти открытые двери захлопнутся перед носом у Америки, то японские империалисты в конечном итоге превратятся в господствующую силу в большинстве азиатских регионов и станут угрожать американским интересам в Тихом океане. Президент Гувер согласился с этим выводом. Да и с моральной, нравственной точки зрения, считал мистер Гувер, ясно, что Соединенные Штаты не могут бросить Китай и тем обречь его на расчленение и национальное самоуничтожение в то время, когда под руководством Чан Кайши он пусть медленно, но неуклонно, превращался в современное государство.
Однако между мыслями людей и обстоятельствами, сопутствующими им, порой зияет огромная пропасть. Военный министр Патрик Харли понимал значение и скрытый смысл японской акции, но при этом недвусмысленно заявлял, что ни протесты, ни конференции ничего не дадут, поскольку если что и может остановить Японию, то лишь серьезная угроза экономических и военных санкций. И в этом Стимсон был с ним согласен и потому убедил мистера Гувера занять твердую позицию. Однако в вопросе о демонстрации военной силы Гувер оставался непреклонным. Он не считал, что Соединенным Штатам следует рисковать быть втянутыми в войну. И пацифист, и конституционалист одновременно, он полагал, что его президентские обязанности и полномочия заканчиваются, когда речь идет об обороне страны, и тогда власть и обязанности переходят в руки Конгресса. И если какие-то шаги, которые необходимо предпринять, грозят втянуть нацию в войну, он не может предпринять их. (Согласно марксистским и либеральным теориям, «реакционный» республиканский президент должен был бы воспользоваться любой возможностью, чтобы ввергнуть страну в войну и тем самым ослабить великую депрессию, покончить с безработицей и гарантировать себе второй срок пребывания в Белом доме. Но в этом, как и в других марксистских и либеральных теориях, факты говорят об обратном, ибо по-прежнему мораль в большей степени определяет некоторые человеческие поступки, нежели экономика.)
В 1932 году Соединенные Штаты могли позволить себе политику изоляционизма. Россия – нет. Ее внутреннее положение было шатким и неустойчивым: коллективизация сельского хозяйства встретила упорное сопротивление со стороны крестьян. Троцкий был сослан, но старые большевики были еще живы, и, по мнению Сталина, даже само их физическое существование угрожало его режиму. Индустриализация и переключение с производства потребительских товаров на развитие тяжелой промышленности застряли в дебрях коррупции, неэффективности, страха и бюрократии. А на уровне внешней политики сталинская авантюра в Азии потерпела банкротство.
Советский Союз неожиданно столкнулся с агрессивной империалистической силой, возможно, жаждущей завершить незаконченное дело русско-японской войны, едва не свалившей царя в начале века.
Неспособные встретить японский лобовой удар на поле боя, лидеры Советского Союза решили воспользоваться хитростью и обманом вместо силы. Интрига, заговор – если о правительстве можно сказать, что оно заговорщицкое, – были средством разумным и, как выяснилось, высокоэффективным. В Китае у русских была китайская Красная армия. Были у них и высокопоставленные подпольные союзники в гоминдановском правительстве, и те, кто саботировал любые действия Чана вплоть до самого его бегства на Формозу. На их стороне были симпатии и поддержка студенчества и профессуры. Вот с этими-то пешками, заложниками Коминтерна и близких к нему аппаратов, русские и начали свое главное дело – разыгрывать карту китайского национализма, призывая Китай к войне с Японией.
Японских солдат и граждан в Шанхае били и оскорбляли. Велась бурная агитация за применение санкций против японских захватчиков. Бойкот Японии, внешне спонтанный, вызвал широкий резонанс в Японии и привел к ответным репрессиям. За всем этим стояли коммунисты, наживавшие себе капитал на законном народном недовольстве и успешно прятавшие московские концы. То, что Китай был не в том состоянии, чтобы противостоять японским милитаристам, не особо волновало коммунистических товарищей. Их бурная деятельность по втягиванию Чана в «горячую» войну нарастала до крещендо и в 1937 году ускорила вступление Китая в войну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78