Сосновая роща начиналась в нескольких метрах от служб, а подлеску не было, казалось, конца.
— Здесь у вас достаточно места для прогулок, — сказал Франк, отбросив свои манеры заговорщика. Он раскурил сигару, затушил, ботинком спичку и увлек меня под деревья.
— Будьте осторожны, когда станете курить. Огонь здесь распространяется быстро. Де Баер курил мало, но у него была привычка вечно сосать мундштук. В спальне у него этих мундштуков великое множество. Но вам лучше не пользоваться ими первое время,. Сейчас, главное, следите за своей одеждой. Де Баер был очень педантичным; один из его привычных жестов — стряхивать с себя пыль кончиками пальцев правой руки, вот так… Другая особенность: он никогда не скрещивал ноги, когда сидел. Казалось, он всегда находится в гостях.
— О, до чего мне не нравится этот тип!
— Со временем привыкнете? Естественно, вы обещаете мне не покидать виллу до нового распоряжения. Лучше, чтобы пока вас никто не видел.
— А кто бы мог меня увидеть?
— Соседи… Если бы вас увидели с дороги, это показалось бы странным. Мы распустили слух, что вы снова уехали в Бразилию… Через некоторое время мы сообщим, что вы вернулись… Если вам что-нибудь понадобится, предупредите меня. Я почти ежедневно бываю в Ментоне. Я удержал его, взяв за руку.
— Вы утверждаете, что этот Мартен не будет меня беспокоить. Но мне что-то не верится.
— Он не в счет, — запротестовал Франк. — Сейчас он, вероятно, недоволен. Он опасается, что сестра предложит ему уехать. Будьте готовы к тому, что он станет наблюдать за вами, приглядываться, может, даже шпионить. Но как только Мартен убедится, что вы против него ничего не имеете, что вы действительно человек больной, он успокоится. У него одно только желание: чтобы о нем позабыли в его углу… Черт побери, уже скоро полдень… Я покидаю вас… Ах да, еще одно: я сказал вашей жене, что вашим единственным развлечением в лечебнице, где я вас отыскал, была скрипка. Я ничего не смыслю в музыке, но вы играете куда лучше де Баера, тут нет никаких сомнений. Значит, надо было найти этому объяснение. Вы очень много занимались, вот и все. Скрипка стала для вас навязчивой идеей. Согласны?
— Да. Думаю, да.
Я опустился на скамью, глядя вслед уходящему Франку. Тень ветвей, падая ему на спину, образовывала как бы прутья решеток, и по вполне понятной ассоциации я подумал, что отныне Франк стал моим тюремщиком. Странная тюрьма! Чтобы выйти из нее, я должен был перестать быть самим собой, а перестав быть самим собой, я становился мучителем Жильберты. А если бы я сумел заставить ее полюбить себя? Если бы сумел открыть ей нового де Баера, что бы тогда сказал Франк? Нет, невозможно! Как ни крути, Франк держит меня в руках. Как только я получу наследство, как только я переведу эти деньги на счет Жильберты, с тем чтобы возместить ей растраченный мной капитал, Франк сумеет заставить меня уехать. Это будет нетрудно, ему достаточно будет заявить, что его обманул самозванец, воспользовавшийся своим сходством с де Баером. Жильберта укажет мне на дверь, а какой у нее при этом будет вид!
Я встал и принялся без цели бродить по дорожкам среди сосен. Я вынужден был неукоснительно выполнять взятые на себя обязательства, то есть следовать указаниям Франка. Так ли уж это было трудно? Нет. Так к чему прибегать к каким-то уверткам? Только потому, что меня уже заранее мучило презрение Жильберты? Франк, хитрая бестия, неспроста постарался уверить меня, что она все еще любит своего мужа. Но как могла она сохранить нежность к человеку, которого пришлось чуть ли не силой возвращать домой, к человеку, который в нравственном смысле как бы покончил с собой, чтобы окончательно позабыть ее? Сама эта так называемая потеря памяти была для нее ежеминутным оскорблением. Как я не почувствовал этого раньше? Мне все было противно, и, когда прозвонил колокол, приглашая к обеду, я почти было решил все рассказать Жильберте. Я повернул к дому, усталый, преисполненный к себе отвращения, и вдруг заметил, что опустил левую руку в карман пиджака именно так, как мне советовал Франк. В то время как я разыгрывал перед самим собой комедию благородных чувств, мое малодушное, трусливое нутро без моего ведома уже сделало наиболее устраивающий меня выбор. Бедный Кристен! Жалкий шут! Я вошел в столовую в самом дурном расположении духа. Жильберта уже ждала там. При виде меня она сделала над собой усилие, чтобы не отступить назад.
— Я заставил вас ждать, — проговорил я. — Простите меня. Парк так хорош!
Мы уселись друг против друга по разные стороны большого стола, за которым свободно разместилось бы двенадцать человек. Франк, очень торжественный в своей белой куртке, подал нам первое блюдо. Между нами вновь воцарилось молчание, то страшное, невыносимое молчание, которое я уже испытал на лестнице.
— Ваш брат, — спросил я через какое-то время, — не спустится к обеду?
— Он предпочитает обедать у себя в комнате. Но я надеюсь, вечером мы увидим его.
Жильберта! Моя жена! У нее не было даже сил улыбнуться, она едва притрагивалась к кушаньям. Мне самому тоже, не хотелось есть. Мы старательно избегали смотреть друг на друга. Я сказал, просто чтобы спасти положение:
— Вы, вероятно, знаете, что я очень много времени уделял игре на скрипке.
— Да, Франк упомянул об этом.
— Вы этому рады? Франк молча расхаживал по столовой, ничто не ускользало от его бдительного ока.
— Я рада узнать, что вы наконец чем-то заинтересовались.
Это звучало не очень вдохновляюще. Кончиками пальцев я смахнул пыль с рукава, руки Жильберты едва заметно судорожно сжались. Она боялась. Я это остро почувствовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51