можно будет забрать,
уходя. Все эти вещи, которые носил Мерибель, принадлежавшие Мерибелю,
теперь вызывали в нем отвращение. Даже часы и обручальное кольцо. Он
оставил в кармане лишь записку, написанную Мерибелем перед смертью. Почти
вся вечерняя передача местного телевидения была посвящена драме. Домик
крупным планом. Ружье крупным планом. Крупным планом лицо Мерибеля...
Лицо, уничтоженное выстрелом, но никто же этого не знает, кроме них с
Мари-Лор, которая появилась на экране в свою очередь, в трауре, но это
была другая женщина, которой горе придало величие поразившее Севра. Чья-то
рука протянула микрофон. Голос за кадром произнес:
- Мадам Мерибель желает сделать заявление.
И Мари-Лор, смущенная, сбивающаяся от робости, тем тоном, каким
когда-то рассказывала натехизис, зашептала:
- Филипп... Если ты слышишь меня... прошу тебя, вернись. Я верю, ты
не виноват, ты сможешь объяснить, почему брат убил себя...
Великолепная Мари-Лор! Она придумала эту хитрость, чтоб отвести
подозрения, еще вернее спасти его, и играет свою роль с такой неистовой
преданностью, на которую лишь она одна и способна. Все более настойчиво и
жалко она повторяла:
- Вернись, Филипп... Я совсем одна, и не могу ответить на вопросы,
которые мне задают... Говорят, вы делали нечестные дела, а я не могу
поверить...
Она уже не могла сдержать слез и микрофон убрали.
- Вы слышали взволнованный призыв Мадам Мерибель, - заключил
репортер. - Увы, к сожалению, видимо, подтверждается, что Кабинет Севра
переживал трудные времена... Мы сумели связаться с энергичным комиссаром
Шантавуаном, который согласился сказать несколько слов...
Крупным планом лицо комиссара. Похож на Климансо, из-под усов
слышится бас:
- Да, мы располагаем некоторыми сведениями, указывающими на
определенные детали дела, остающегося однако достаточно таинственным...
Покойный развернул на побережье очень смелую программу строительства, на
осуществление которой мобилизовал все резервы, и из-за вездесущего
кризиса, как и многие другие подрядчики, испытывал финансовые затруднения,
серьезные, но не катастрофические. Однако мы имеем основания считать что
Мерибель, заведующий, так сказать, отделом иностранных дел, без ведома
зятя пустился на спекуляции, что было, по меньшей мере, неосторожным.
Расследование только началось; но побег Мерибеля может вызвать любые
подозрения... Естественно, ордер на арест уже подписан.
Затем шло открытие моста в Вандее. Севр уже не выключал телевизор. Да
и не следил за происходящим на экране. Он боялся тишины, и заснул лишь
спустя долгое время после "Последних новостей", когда экран превратился в
бельмо на глазу слепого. "Если меня арестуют и осудят, - порой думал он, -
моя жизнь будет такой же". И тогда он чувствовал в боку ту-же резкую боль,
что ощутил в миг, когда закрылся гроб Денизы. Но за что его осудят? Разве
письмо Мерибеля его полностью не оправдывает? Он заметил, что всегда, в
любой ситуации, боится худшего; если б его на это не толкнули, он никогда
бы не рискнул строить все эти роскошные квартиры, где, по справедливому
стечению обстоятельств, теперь агонизирует. Даже свое ремесло посредника
он никогда не любил... В сущности, он никогда не делал, что хотел... А что
бы он хотел делать? Он не знал. Способности у него небольшие; крохи
таланта, которые он перебирал в голове, докуривая последнюю сигарету.
Много работал, но все это по инерции и потому, что просто никчемный
человек. Он ясно понимал, что подразумевает под этим. Стремление все
определить, все свести к простым схемам; стремление оградить свою жизнь от
всего трепещущего, непредвиденного, дерзкого. Уткнешься носом в формулы, и
все так спокойно. Но вот вдруг возникает ситуация, в общем состоящая из
страстей, интриг, слабостей, насилия и крови... и крах! Ты сломался,
потому что все было ложью. Не иначе!...
Севр раздумывал над своими горькими открытиями и считал часы по
циферблату будильника, который тоже был ложью. Вокруг него все было ложью.
К счастью, оставалась еще Мари-Лор. Но вторник тянулся медленно. Дни стали
как ветер. Слышно было как они шуршат по стенам; невыносимые дни,
рождающие лишь болезненные мысли. Севр похудел. Слишком блестящие глаза,
борода, от которой странно, казалось, ввалились щеки, халат, похожий на
рясу, - он был живой портрет тех фанатиков-цареубийц, о которых пишут в
исторических романах.
Во вторник вечером ему довелось присутствовать на собственных
похоронах. Местная телестанция посвятила этому почти целую передачу. Все
было снято с неосознанной жестокостью. Бодрый голос давал комментарии.
Завороженный Севр смотрел на черные драпировки с вензелем S, автофургон,
нагруженный венками... Крупным планом - траурная лента с надписью:
"Любимому брату"... кучка друзей, спрятавшихся от ветра за катафалк...
Губы шевелились. Говорили много, а Севр еще ближе склонялся к экрану, как
будто стоило напрячь слух, и он услышал бы слова этих движущихся теней,
наконец поймал бы на их губах свою истину.
Показался гроб на плечах могильщиков, согнувшихся вперед, опустив
лицо от дождя, они быстро, почти бегом прошагали к катафалку и торопливо
затолкнули свою ношу внутрь. Из-за бури он лишился похорон. Все делалось в
спешке. Съемка была плохая, нечеткая. Вдоль кладбищенской дорожки виделись
темные пятна, а кипарисы все завалились на один бок, как черные парусники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44