Подойдя к окну, выглянула в сад, посмотрела на каменные арки, ведущие в его восточную часть. Увитые розами, клематисом, колокольчиками, они представляли собой великолепный душистый туннель, который выходил к каменной стене летнего домика под сводчатой крышей. Воспоминания о Маккене были на каждом шагу: его руки перебирают стебли роз, обрывая увядшие цветки... его загорелое лицо мелькает посреди кустов и деревьев... черные волосы, блестящие от пота, падают на лицо, когда он чистит гравий на дорожках... или выпалывает сорняки в цветочных клумбах.
– Я не знаю, может быть, кто-то может назвать это наваждением, – сказала Алина, проводя пальцами по раме, – но где бы ни находился Маккена, он всегда был частью меня. Говорят, когда человек теряет руку или ногу, у него долго сохраняется ощущение, что они на месте. И хотя Маккена уехал из Стоуни-Кросс-Парка, он остался со мной. Как часто я представляла, что он здесь, и пустота во мне исчезала от его присутствия. – Она закрыла глаза и прижалась лицом к холодному стеклу, чтобы немного остыть. – Я люблю его несмотря ни на что, – прошептала она. – И хотя сейчас он чужой, но все равно родной и близкий. Когда он рядом... нет более сладостного чувства.
Прошло какое-то время, прежде чем Ливия решилась заговорить.
– Алина... ты не хочешь сказать ему правду, теперь, когда он вернулся?
– Зачем? Это только вызовет его жалость, я скорее брошусь с обрыва! – Оторвавшись от окна, Алина вытерла лоб рукавом платья. – Пусть лучше ненавидит меня.
– Не представляю, как ты сможешь выдержать это! – воскликнула Ливия.
Алина криво улыбнулась:
– Я нахожу странное удовольствие в том, что он не ощущает сейчас той степени враждебности, потому что не любит меня так сильно, как прежде.
* * *
Несмотря на все уговоры Марка и Алины, Ливия отказывалась принять участие в бале, на который были приглашены все знатные представители графства.
– Мне нужно, чтобы ты была рядом, – настаивала Алина, стараясь любым способом вызволить сестру из добровольного заточения. – Сегодня я немножко не в себе, Ливия. И твое присутствие окажет мне большую помощь...
– Нет, – твердо проговорила Ливия, сидя в семейной гостиной с книгой в одной руке и бокалом вина в другой. Ее волосы были небрежно заплетены в косу, на ногах – мягкие домашние тапочки. – Не испытываю никакого желания находиться в этой толпе американцев. Кроме того, я знаю точно, почему ты «не в себе», и, поверь, мое присутствие ничего не изменит.
– Ты не хочешь увидеть Маккену после стольких лет?
– Пусть Бог простит меня, но – нет. – Светло-карие глаза Ливии смотрели на нее сквозь стекло бокала, она молча потягивала вино. – Мысль о том, что я увижу Маккену после того, как предала вас обоих, вызывает у меня одно желание – провалиться сквозь землю.
– Но он ничего не знает об этом.
– Достаточно того, что я знаю!
Нахмурившись, Алина решила зайти с другой стороны:
– А как насчет мистера Шоу? Разве ты не хочешь познакомиться с ним?
– Марк рассказал мне об этом весьма сомнительном джентльмене, и лучше подальше держаться от него.
– Я думала, Шоу нравится Марку.
– Нравится, но не как кавалер для одной из его сестер.
– Я думаю, это очень бы позабавило мистера Шоу, – сказала Алина, и Ливия рассмеялась.
– Так как он пробудет здесь не меньше месяца, мы, возможно, еще сможем проверить это. Так что иди и наслаждайся. Ты такая красивая в этом платье... кажется, ты говорила, что голубой – любимый цвет Маккены?
– Не помню.
Да, это был именно голубой. Сегодня Алина не смогла удержаться от того, чтобы не надеть шелковое платье цвета русской лазури. Это было простое платье, ни оборок, ни лишних украшений, с длинным шлейфом и глубоким декольте. Нитка жемчуга дважды обвивала шею, и, завязанная петлей, спускалась почти до талии. Другая нитка была искусно вплетена в забранные наверх локоны.
– Ты просто богиня, – заключила Ливия и подняла бокал. – Удачи, дорогая! Воображаю, что будет, когда Маккена увидит тебя в этом платье!
Кроме деловых отношений с Маккеной, Гидеон Шоу поставил для себя задачу ввести его в высшее нью-йоркское общество, что потребовало немало усилий и долгих тренировок, но в итоге Маккена приобрел лоск и огранку, соответствующие тем кругам, в которых вращался Шоу. Тем не менее Маккена всегда понимал, что его «окультуривание» было очень поверхностным. Быть членом высшего общества значило намного больше, чем хорошие одежда и манеры. Для этого требовалось особое ощущение своего превосходства и уникальности, чего у него никогда не будет.
К счастью для Маккены, деньги в Америке значили все. И американский высший класс все еще, пусть неохотно, но принимал в свои ряды богатых выскочек. Человек с большими деньгами обычно обнаруживал, что перед ним открыто множество дверей. Исключение составляли женщины. Если девушка происходила из богатой, но неаристократической семьи – не важно, сколько у них было денег, – ее никогда не приняли бы в свете Нью-Йорка, и ей скорее всего пришлось бы искать себе мужа в Париже или Лондоне, а не на родине.
После претенциозной атмосферы Нью-Йорка и его помпезных балов Маккена был приятно удивлен свободным радушием, царившим в Гемпшире. Когда он сказал об этом Гидеону, тот тихо рассмеялся в ответ.
– В Англии везде так, – сказал Гидеон. – Пэрам нечего доказывать. Никто не может отнять у них их титулы, поэтому они вольны говорить и делать что хотят, тогда как в Нью-Йорке чей-то социальный статус довольно расплывчатая вещь. Единственным показателем вашего превосходства является внесение в тот или иной список: списки различных комиссий, гостей, членов партии, визитов, обществ, собраний и так далее до бесконечности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88