С четырнадцатилетнего возраста он только этим и занимался да еще смешивал различные домашние снадобья, о которых узнал от матери.
Накладывая на тарелку кашу, он подумал, что из другой женщины, более приспособленной к жизни, чем Анника, он бы сумел сделать хорошую жену. Он наблюдал, как она осторожно льет в кофейник холодную воду, чтобы осадить зерна.
Анника выпрямилась и, увидев, что он смотрит на нее, покраснела, затем отвернулась.
– Если вы отвернетесь, я оденусь.
– На вас уже две рубашки. Что там можно увидеть?
– Я не виновата, что мне не во что одеться. Если бы здесь был хотя бы один из моих больших чемоданов, я смогла бы надеть что-нибудь теплое, а так я только пытаюсь согреться. – Она уперла руки в бока, и он понял, что опять разозлил ее. – Не думаете же вы, что мне не хочется переодеться в чистое? Я представить не могу, что мне придется ходить в одном и том же, пока вы не отвезете меня назад. Одежда на мне уже грязная, я сама грязная, и…
– Знаю, знаю. Вам все здесь противно.
Она скрестила руки на груди и кивнула.
– Именно.
– Почему бы вам не помыться?
Она уставилась на него с изумлением и недоверием, не смея надеяться на подобную роскошь.
– Где?
– Прямо здесь перед огнем. Я принесу ванну после завтрака.
– А что будете делать вы, пока я буду мыться?
– Я не буду обращать на вас внимания. Что за переполох? У меня были две сестры.
– А у меня есть брат, но вы не мой брат.
– Да. Я не ваш брат.
– Итак, куда вы пойдете, когда я буду мыться?
Он хотел сказать, что никуда, но решил уступить.
– Пойду проверю ловушки. Метель прекратилась.
– Хорошо. Я закрою дверь, пока вас не будет.
– Дверь без замка. Мы рады любому, кто бы ни пришел. Здесь нечего брать, – тихо сказал он.
Анника невольно взглянула на Бейби, спавшую на огромной кровати.
Догадавшись, о чем она думает, Бак добавил:
– В глухих местах двери никогда не закрываются.
– Но не тогда, когда я моюсь, – твердо сказала Анника.
Бак поглубже надвинул капюшон куртки и замысловато выругался, не опасаясь никого оскорбить, поскольку рядом никого не было, кроме его лошади и привязанного к ней мула. Четвертое утро подряд он уходил из дома, давая Аннике возможность вымыться. Он проклинал себя за то, что с самого начала согласился выполнить ее требование. Каждое утро она напоминала ему, чтобы он не возвращался подольше, и обычно он не возражал, проверяя в это время капканы, расставленные по всей долине. Но сегодня было холодно, как в могиле эскимоса, и, кроме того, он никогда не ставил капканы столько дней подряд.
Он снял поклажу с мула и тронулся в путь, сам нагруженный, как мул, с ружьем, висящим на плече, и вьючной сумой на спине, на случай если придется переносить что-нибудь тяжелое.
Через другое плечо он перекинул цепь от капкана. У него чертовски замерзло лицо, и он пожалел, что стал бриться каждое утро. Почему его вообще волновало, что думает о нем Анника Сторм? Она и слова не сказала о его бритье, и он не понимал, почему продолжает бриться каждое утро. Но он это делал.
Пробираясь по снегу и высматривая бобровые следы, он мысленно обозревал сделанные им запасы провизии. Вчера он показал их Аннике – бочка с яблоками, уложенными в сухой песок, корзинка с яйцами, пересыпанными солью, банки консервированных фруктов и овощей, стоявшие на полках над верстаком. После того случая с разделкой кролика она перестала есть мясо, но он все равно сводил ее в маленькую коптильню за хижиной. Сегодня он надеялся поймать какую-нибудь дичь и добавить ее к запасам.
Несмотря на то, что из-за холода он чувствовал себя весьма неуютно, Бак не мог не улыбнуться, вспомнив их с Анникой перебранку, повод к которой дала бочка с яблоками. Показав ей яблоки, он добавил:
– А я-то надеялся, что вы вызоветесь испечь яблочный пирог.
– А я-то надеялась, что к этому времени уже буду у брата.
Не удержавшись, он поддел ее.
– Впрочем, судя по тому, как вы делаете кофе, мне следовало догадаться, что о пироге не может быть и речи.
– Вам бы следовало знать, что, даже если бы я умела печь яблочный пирог, я не стала бы печь его для вас.
Поднырнув под низко растущую ветку, он улыбнулся и покачал головой. Нельзя было отрицать, что она крепкий орешек. Он едва не расхохотался во время их перепалки, но удержался, не желая, чтобы она поняла, что ему приятно ее общество. Она бы наверняка этим воспользовалась, чтобы заставить его делать то, что он не хотел. Черт, он и так уже бродил каждое утро по окрестностям и брился, хотя с хорошей густой бородой лицу было бы теплее.
С первой оттепелью она уедет, так что не имело смысла позволять себе получать удовольствие от ее общества – ее живого ума, ее красоты.
Какое-то движение в густом осиннике за ручьем привлекло его внимание. Он медленно, тихо положил ловушку на землю и снял с плеча ружье, заметив лося, который застыл, навострив уши и поводя носом, футах в пятидесяти от него. Если ему удастся подстрелить это большое животное, мяса хватит на несколько недель.
Подняв ружье, он тщательно прицелился, зная, что из-за скученно растущих деревьев и кустарника ему не удастся сделать больше одного выстрела. Убить лося с первого выстрела можно, только попав ему в позвоночник в месте соединения шеи с плечом или же в изгиб за плечом.
Бак спустил курок, и в воздухе прогремел выстрел. Животное упало на землю.
Он снова перекинул ружье через плечо и зашагал через ручей к мертвому лосю. Это было одно из самых крупных животных, которые ему доводилось видеть. Он прикинул, что для разделки потребуется несколько часов и получится более четырехсот фунтов мяса.
Он поставил на землю вьючную суму, довольный, что прихватил ее – она понадобится, чтобы донести мясо до мула, которого он оставил сзади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130