Тот вышел и вскоре вернулся со Стояном.
— Ну вот, господин Стоян, мы и встретились с вами снова. Что вас привело в Казань? — неторопливо принялся за разговор следователь.
— Прикажите снять ковы, — попросил вор. — Иначе ничего говорить не буду.
Следователь посмотрел на конвойного и кивнул.
— Ваше благородие, не положено, — робко произнес конвойный.
— Я приказываю, — сухо промолвил следователь, доверительно поглядывая на Стояна.
Конвойный отомкнул ручные цепи и отошел.
— Так почему вы вернулись в Казань? — принялся было за допрос судебный следователь.
— У меня отобрали папиросы, — опять не ответил на его вопрос Стоян.
Следователь уже с раздражением посмотрел на вора:
— Верните ему папиросы.
— Но ваше…
— Я сказал, верните! — выпрямился на стуле следователь.
— Папиросы его в дежурной комнате, — нерешительно сказал конвойный.
— Немедленно принесите.
— Слушаюсь, — плюнул на инструкции конвойный и вышел, оставив вора со следователем тет-а-тет.
Стоян незаметно осмотрелся: рамы окон двойные, между ними — решетка: нет, через окна не уйти.
— Так зачем вы вернулись? За иконой? За припрятанными драгоценностями? — обратился к вору судебный.
— Вам я, пожалуй, скажу, — подался к следователю Стоян.
— Слушаю, — в свою очередь, наклонился тот к вору.
— Дело тут вот в чем, — начал Стоян. — В Казань я вернулся потому, значит, чтобы, чтобы…
Он привстал и вдруг резко и неожиданно ударил следователя ребром ладони по кадыку. Старик закатил глаза, задохнулся и повалился грудью на стол.
Вошедшего в кабинет конвойного Стоян свалил таким ударом кулака, которым, верно, можно было бы убить и быка. Затем подошел к вешалке, надел на себя шинель и фуражку следователя, прихватил его портфель и вышел из кабинета. Коридор был пуст. Стоян скорым шагом вышел из арестантского дома и, похрустывая молодым снежком, пошел к воротам.
— Что, ваше благородие, молчит ворюга-то? — отпирая калитку, спросил молодой стражник.
— Молчит, собака, — ответил Стоян и шагнул за ворота.
После казанского побега Варфоломей Стоян объявился в Харькове. Если он успел после побега вскрыть тайничок, то крест от короны мог прихватить с собой.
В губернский Харьков он прибыл в начале 1906 года. Обзавелся квартирой в мещанском квартале, выписал из Мариуполя Прасковью Кучерову и зажил прежней жизнью: ненадолго выезжал из города и возвращался с камушками и жемчугом.
В первых числах мая Стоян получил от одного старого дружка письмо. Тот звал его в Ярославль на «верное дело». Стоян в Ярославль приехал и через час, избитый в кровь, лежал на каменном полу мрачной одиночки Ярославской тюрьмы, считавшейся в уголовном мире одной из самых жестких крыток во всей Российской империи…
* * *
— В гостиную пожалуйте, господа, все в гостиную, — суетился Афинодор Далматович, то и дело доставая из жилетного кармана часы-луковичку и поглядывая на время. — Сей час уже начинаем.
Пассажиры первого класса, одетые так, будто они собрались в настоящий театр — дамы в вечерних платьях и в шляпках со страусиными перьями, мужчины в смокингах и фраках с букетиками цветов в петличках, — рассаживались на стульях, принесенных из столовой. Импровизированная сцена, где вчера пели и отплясывали канкан Китти, Душечка, Вишенка и Колибри, сегодня обзавелась занавесом и подсвечивалась мощным речным фонарем, выпрошенным Дорофеевым у капитана парохода. Савелий и Елизавета пришли последними и потому заняли два крайних места во втором ряду. На место у прохода села Лизавета.
— Можно я сяду с краю? — попросила она Савелия. — Не хочу, чтоб со мной был кто-то рядом, кроме тебя.
Когда все расселись, свет в гостиной приглушили. Через мгновение занавес раскрылся, представив взору публики рыжую девицу с идеальной фигурой. Красное, почти под цвет волос трико плотно облегало стройные ноги, живот и грудь, а короткая юбочка-плиссе абсолютно не мешала обозревать главные прелести мадемуазель Карменциты. Наступила тишина, в которой абсолютно всем пассажирам, собравшимся в гостиной, было слышно, как судорожно сглотнул слюну грузинский князь.
— Добрый фечьер, дамы и гаспода! — произнесла Карменцита и улыбнулась, обнажив острые зубки. — Мы начинать наш претстафлений для фас и надеемся, оно фам понравится. Фпрочем, иначе быть и не может, так как сейчас перед фами пояфица, — голос ее стал набирать мощь, — непрефзойденный магик и иллюзионист, — голос становился громче и громче, — феликий, — она сделала короткую паузу и уже выкрикнула в зал: — Гарольдо Гарольдини! Поразитьельный зрелищ! Фурор ф России и за рубьежом! Масса лестных отзыф со стороны армии! Спешитье фидьеть, чтобы убьедица!
Карменцита вытянула руку в сторону — эдакий приглашающий жест, — и на сцене появился великий Гарольдини в черном цилиндре, черном фраке и черном же плаще с алой подкладкой. Он был представителен и высок, и ежели бы у кого возникло вдруг желание измерить его портняжным метром от пят до макушки цилиндра, то, верно, получилась бы целая сажень.
Гарольдо слегка поклонился, а когда выпрямился, у него изо рта вдруг выскочило яйцо. Он вынул его и хотел было что-то сказать, но только открыл рот, как из него опять выпало яйцо. Он взял его, сделал шаг-другой по сцене, замер, и новое яйцо появилось у него изо рта. Так он изрыгнул из себя штук восемь яиц. Когда яйца кончились, он вытянул изо рта ленту саженей в десять и стал показывать карточные фокусы. Вот уж где действительно Гарольдини был непревзойден и велик. В его колоде, которую он распечатал на глазах зрителей и которая была вполне обычной: четыре двойки, четыре тройки… четыре дамы… четыре туза, оказывалось вдруг десять валетов, двадцать дам, а то и все шестьдесят два туза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13