А слова, пусть даже произнесенные невпопад, тщательно фиксируются и подшиваются в личное дело.
Несколько дней назад, вот после такой милой беседы с начальником лагеря, во двор вывели двух военнопленных и расстреляли перед строем, предварительно объявив, что они являются агентами русской разведки.
Смущенно улыбнувшись, Комаров сказал:
— Верно, я не сын полковника… Боялся, что со мной разбираться не будут и сразу же расстреляют. О тайной полиции я тоже наслышан. А царских офицеров немцы уважают.
— А может, здесь совсем другое? Сын царского полковника — это определенная гарантия благонадежности, так сказать, почти готовый материал для вербовки. На него даже не нужно тратить время пропагандистам, остается только загрузить полезными знаниями и навыками и отправить в тыл к русским осуществлять диверсии. Весьма неплохая легенда для русского шпиона!
— Господин штурмбаннфюрер, неужели вы думаете, что я русский шпион! — подался вперед Комаров и тут же получил ощутимый удар дубинкой по плечу. Как же он мог забыть об эстонце, стоящем за спиной!
— Ладно, об этом мы еще поговорим… Сколько времени вы находились на фронте?
— С полгода будет, — доложил Комаров.
— Это срок. Почему же вы не перешли на нашу сторону раньше, если так не любите Советскую власть?
— Даже не знаю, как начать…
— Как есть.
— Поверите ли… — заметно волнуясь, замялся Комаров.
— Мы должны не только верить, но еще и проверять сказанное. Работа у нас такая. Итак, о чем пойдет речь? — поторопил Хофмайер. — Слушаю!
— Мне пришлось трижды сидеть при Советах. Я испытывал гонения.
— За что же вас сажали? Обычная уголовщина?
— Не совсем… Я работал бухгалтером, была кое-какая растрата на производстве.
— И каждый раз вы сидели за растрату?
— Точно так. У меня это лучше всего получается.
— А может, у вас просто любовь к деньгам, господин Комаров? Кхм… И это вы называете гонениями? В каком городе, на каком предприятии вы работали в последний раз? — сухо поинтересовался штурмбаннфюрер и, махнув рукой, велел выйти стоящему в дверях эстонцу. Серьезный разговор свидетелей не терпит.
Эстонец молча вышел.
— Последний раз в Ростове, на заводе «Электроприбор».
Штурмбаннфюрер ничего не записывал, очевидно, где-то рядышком бобины наматывали магнитную пленку, фиксируя каждое слово.
— В каком году это было?
— В тридцать восьмом.
— Когда вас посадили в первый раз?
— Первый раз меня посадили в тридцать четвертом. Просидел недолго — сбежал!
— Похвально. Для разведчика это подходящее качество. Что было дальше?
— Потом посадили в тридцать седьмом, но попал под амнистию. Затем посадили уже перед самой войной. Дали пятнадцать лет. Когда мы пошли в баню, то я разобрал часть стены и опять сбежал. Потом раздобыл документы на имя Петра Ивановича Комарова. Так и жил по ним, пока меня не призвали в армию. Признаюсь, может быть, и дальше бы служил, но встретил на позиции своего соседа по дому. Он меня знал еще под настоящей фамилией… Когда мне сказали, что я должен явиться в особый отдел, то я сбежал к вам. Чего же так просто подыхать-то!
Хофмайер выглядел задумчивым.
— Тоже верно… Какая же в таком случае ваша настоящая фамилия?
— Таврин.
— Мы проверим все, что вы нам сказали. Вы готовы помочь рейху в победе?
— Разве у меня есть выбор?
— Тоже верно. А теперь садитесь за стол. — Комаров сел. — Вот вам чистый лист бумаги. Ручка. Пишите.
— Что писать? — удивленно посмотрел Комаров на начальника лагеря.
— А писать, друг вы мой любезный, нужно исключительно только правду. Я, Петр Иванович Таврин, добровольно сдался в плен воинскому немецкому соединению номер триста восемнадцать. Успеваете? — заботливо поинтересовался Хофмайер.
— Так точно, господин штурмбаннфюрер! — с готовностью отозвался Петр.
— Для того чтобы воевать рука об руку… — улыбнувшись, Хофмайер добавил: — Наше руководство любит всякие образы… с немецкими солдатами против Советов и Сталина. Хотел бы продолжить свою учебу в одной из диверсионных школ на территории Германии. В конце этой фразы желательно поставить восклицательный знак. А слова «диверсионная школа» не помешает подчеркнуть двумя жирными линиями. Для вас это ровным счетом ничего не значит, а наше руководство всегда подмечает подобные мелочи. Так что, когда мы с вами встретимся после победы, вы мне еще спасибо скажете. Написали?
— Да.
— Можно добавить что-нибудь от себя. Сделать какое-нибудь заявление. Будет считаться, что это порыв вашей души. Ну, например, готов давить советскую гадину всюду, где бы я ее ни встретил.
Подняв глаза, Комаров напоролся на острый взгляд начальника лагеря.
— Так и напишу, господин штурмбаннфюрер! — Петр склонился над листком бумаги.
— Распишитесь и поставьте дату.
Комаров размашисто расписался.
Вытянув у него листок бумаги, Хофмайер удовлетворенно кивнул:
— Вот теперь полный порядок. У вас блестящие перспективы, господин Комаров, — широко улыбаясь, сказал он.
— А что будет дальше?
— А дальше, если вы действительно тот, за кого вы себя выдаете… Принесете присягу на верность фюреру и вермахту, и вас ожидает сытая жизнь немецкого солдата! — Хофмайер вложил листок бумаги в довольно пухлую пупку. — Это ваше досье. — Комаров едва удержался от возгласа удивления: «Интересно, что они там понаписали про меня!» — В какой бы лагерь вы ни направлялись, оно всегда будет следовать за вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20