Авдотьей я в девках была, а теперь я царица и имечко мое поменялось. Так что зови, как положено. Или ты порчу на меня навести хочешь?
Голова старухи затряслась от усердия:
— Бес меня попутал, матушка Евдокия Федоровна. Это я все по своему скудоумию запомнить не могу! Не голова у меня, а дырявое решето! Все наружу выскакивает, ничего не держит…
— Уж, ты постарайся, Марфа Михайловна. Эдак меня каждая девка начнет называть.
— Ты послушай меня, что я тебе скажу, — все тем же заговорщицким голосом продолжала старуха. Кружевное плетение было отложено за ненадобностью в сторону и на потеху крупному белому котенку. Потрепав оброненный клубок, он разлегся на ковре, сладенько сощурившись. — А только я верное средство знаю, ни один отрок против него не устоял. Дьякона Лопухина знаешь?
— Это тот, что с Благовещенского собора? — заинтересовалась Евдокия.
— Он самый, матушка, — обрадованно воскликнула старуха.
— Кто же не знает этого горького пропойцу? — подивилась царица. — Дай ему волю, так он последние порты пропьет. Как его еще батюшка Анисим при соборе держит!
— Так вот я тебе скажу, голубица моя сердешная Евдокия Федоровна, — страстно нашептывала старица, подавшись вперед. Лицо ее напоминало печеную репу. Глубокие морщины густо покрывали пожелтевшую от старости кожу, и невозможно было понять, какие чувства скрываются за пластами времени. От старухи пахло прелым луком, и Евдокия невольно поморщилась, сдерживая неприязнь. — Как только я ему порошок в гречневую кашу сыпанула, так он все свое пьяное зелье позабыл. Даже на баб не смотрит. А тебе, родимая, я такое присоветую, что он все свое баловство позабудет, только на тебя, родимую, и будет глядеть.
— А ты послушай ее, государыня, — встряла в разговор Анна Кирилловна. — Боярыня дело говорит.
В крупных глазах Евдокии вспыхнул интерес. Повернувшись к боярышням, открывшим рты от любопытства, она прикрикнула:
— А ну, боярышни, подите прочь! Мне с мамками переговорить нужно.
Забрав рукоделие, боярышни проворно просочились в коридор.
— Что же это за средство такое приворотное? — спросила государыня, когда за последней девицей закрылась дверь.
— Порошок высушенной жабы, — неожиданно горячо заговорила старуха, продолжая дышать в лицо сопрелым луком. — Я его со шкурой медянки смешала, а потом уголька в него добавила.
— И что же я со всем этим добром делать буду? — рассеянно спросила Евдокия Федоровна.
— Ты снадобье в кашку сыпани, государыня.
— И много?
— Самую малость. Пару щепоток. Как Петр Алексеевич проглотит, так он, кроме тебя, ни о чем более думать не станет, — убежденно заверила старуха.
— А если заприметит? — засомневалась царица.
— Да где же ему заприметить-то! — запротестовала Марфа Михайловна. — У нашего царя в главе только одни корабли да пушки! Вон какую грязищу со дна озера поднял. Всех рыб перепугал! Тут бабы как-то белье хотели ополоскать, так только в тине перепачкались.
— А если все-таки заприметит?
— Ну ежели… — задумалась старуха. — Тогда нас обоих со света сживет…
— Ой, что же мне тогда делать! — бессильно всплеснула руками царица.
— А ты, матушка, похитрее будь, — беззубый рот яростно зашевелился. В самых уголках стал виден желтоватый налет, оставленный от проглоченной пищи. — С лаской к нему подойди. Кушанье в светелке приготовь, а когда он отвернется, так ты ему щепотку и брось, а потом перемешай. Можно даже маслица добавить для вкуса, авось и не заметит. Часу не пройдет, как он пуще всякой собачонки за тобой бегать примется.
Боярыня была неприятной. Вместо кафтана с ферязью она предпочитала одеваться в старое черное платье, доставшееся ей от прабабки, но в искусстве волхвования она была непревзойденной мастерицей. С ее помощью опоили царицу Наталью Кирилловну, когда та наведалась в дом Лопухиных на Пасху. В настольном куличе был упрятан приворот на скорую свадебку, а еще через месяц он облюбовала дочь стрелецкого головы Иллариона Аврамовича Лопухина в качестве невесты для царствующего сына.
С этого дня Марфа Михайловна Нарышкина находилась в доме Лопухиных на особом положении, потеснив прочих стариц. И даже мамки государыни посматривали на нее со страхом, опасаясь, что та может сжить их со света.
Царица всхлипнула:
— Да вот только как же я заманю его, окаянного, если он на меня совсем глядеть перестал! Говорят, что девка у него в Кокуе объявилась. Немка! Если бы я до нее добралась, так все волосья повыдергивала! — яростно сжала пальцы в кулаки царица.
— Повыдергаешь еще, Евдокия Федоровна, — смиренно пообещала боярыня. — Только выждать малость нужно… Так что с порошком-то делать? — с надеждой спросила боярыня, заискивающе заглядывая в лицо царицы.
Взяв рукоделье, царица накинула петельку, потом еще одну. Узор выходил ладным.
— Хорошо… Принеси своего порошку, — сдалась Евдокия. — А теперь иди, рукодельем займусь.
Сморщенная, маленькая, в черном платье и длинном платке, который почти скрывал ее лицо, боярыня внушала суеверное чувство всякому, кто видел ее щуплую фигуру, шныряющую по дворцу. А рука невольно тянулась к голове, чтобы спешно осенить себя крестным знамением.
— Чудо, а не зелье! — хвасталась старуха, шамкая беззубым ртом. — Кого угодно может отвадить, а кого угодно приворожить. — В ее глазах сверкнула какая-то бесовская искорка. Прожила она на белом свете немало лет, а оттого верилось, что в ее душе угнездилось немало тайн. — Приглянись мне какой-нибудь молодец, так я бы и сама такое средство ему сыпанула. Хе-хе-хе!
— Чего ты болтаешь такое, старая! — воскликнула возмущенно Евдокия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13