Она невольно попятилась:
— Ч-что ты имеешь в виду?
Дин стоял достаточно близко. Он мог бы прикоснуться к Руби или даже поцеловать ее, но он не шелохнулся.
— Я ведь тебя знаю. Ты можешь сколько угодно притворяться, но этот поцелуй кое-что значил. Сегодня ночью мы будем вспоминать о нем, лежа каждый в своей постели.
Руби вспыхнула:
— Ты знал девочку-подростка больше десяти лет назад. Это еще не означает, что ты знаешь меня нынешнюю.
Дин улыбнулся. Будь Руби шестнадцать, она произносила бы те же слова.
— Может, ты и огородила свое сердце стеной, но само сердце осталось прежним. Где-то глубоко внутри тебя притаилась девочка, которую я однажды полюбил.
Он наконец коснулся ее щеки — мимолетная ласка. Ему хотелось большего, например, обнять ее, крепко прижать к себе и прошептать: «Я тебя люблю», но он знал, что не стоит слишком наседать на Руби. Во всяком случае, пока.
— Первые несколько лет после нашего расставания ты мне мерещилась, — тихо признался Дин. — Я сворачивал за угол, останавливался на светофоре или выходил из самолета, и мне вдруг казалось, что я вижу тебя. Я подбегал к женщине, трогал ее за плечо, и тут выяснялось, что я неловко улыбаюсь незнакомке. Представляешь, я до сих пор хожу по правой стороне тротуара, потому что тебе нравилось идти слева!
У Руби задрожали губы.
— Мне страшно.
— Девочка, которую я знал, ничего не боялась.
— Той девочки давным-давно нет.
— Но разве от нее ничего не осталось?
Руби долго молча смотрела на него и в конце концов отвернулась. Дин догадался, что она не ответит.
— Ладно, — вздохнул он, — в этом раунде я признаю себя побежденным.
Он сел на велосипед, намереваясь уехать.
— Подожди!
Дин соскочил с велосипеда так быстро, что чуть не упал. Велосипед рухнул на землю, а он повернулся лицом к Руби. Ее взгляд напомнил Дину случай, когда она в возрасте девяти лет свесилась с дуба на ферме Финнеганов. И еще один — ей тогда было двенадцать, и она, катаясь на скейтборде по Фронт-стрит, сломала руку.
Руби шагнула к Дину. Ему показалось, что она сейчас заплачет.
— Ты говоришь так уверенно…
Он улыбнулся:
— Ты научила меня любить. Всякий раз, когда ты держала меня за руку, если мне было страшно, или приходила на нашу игру, или оставляла в моем шкафчике в раздевалке записку, я узнавал о любви чуточку больше. В детстве я, возможно, принимал это как должное, но я уже не ребенок. Много лет я был одинок, и каждое новое свидание с очередной женщиной лишний раз доказывало, что у нас с тобой было нечто особенное.
— У моих родителей тоже было нечто особенное, — медленно проговорила Руби. — Вы с Эриком тоже были особенные.
— Понял твою мысль. Ты хочешь сказать, что любовь умирает.
— Ужасной, мучительной смертью.
Дин с грустью понял, что ее сердце, некогда такое чистое и открытое, растоптали те самые люди, которые должны были его защищать.
— Ладно, согласен, любовь причиняет боль. Но как насчет одиночества?
— Я не одинока.
— Врунишка.
Руби отошла от него, потом, не оглядываясь, даже помахав рукой, села на велосипед и укатила.
— Давай, давай, убегай! — крикнул Дин ей вслед. — Все равно далеко не убежишь.
Руби знала, что мать будет ее ждать. Нора наверняка сидит в кухне или на веранде в кресле-качалке, делая вид, будто занята каким-нибудь делом, например вязанием. Она любит вязать.
Руби перестала крутить педали, велосипед замедлил скорость, дребезжа и подпрыгивая на неровной дороге. Boзле мини-фургона Руби спрыгнула на землю, прислонила велосипед к стенке сарая и двинулась к дому. Калитка открылась с громким скрипом. Мать была в кухне. Когда Руби вошла, Нора стояла у плиты и что-то размешивала в глубокой миске. На ней был старый передник с надписью: «Место женщины — на кухне… и в сенате».
— Руби? — Нора удивилась. — Я не ждала тебя гак рано. — Она покосилась на дверь. — А где Дино?
Руби остановилась, не в силах произнести ни слона. В кухне пахло жареным мясом, которое полагается долго томить на медленном огне с морковью и печеной картошкой. На разделочной доске лежало кухонное полотенце, на нем поднималось домашнее печенье. А в миске, над которой колдовала мать, готовился ванильный крем, догадалась Руби. Мать приготовила ее самые любимые блюда.
В эту минуту Руби не могла бы сказать, что причиняло ей большую боль — то, что мать постаралась доставить ей удовольствие, или то, что она не могла разделить это удовольствие с Дином. Она знала только одно: если не уберется из кухни как можно быстрее, то расплачется.
— Дин пошел домой, — ответила она.
Мать нахмурилась, выключила горелку, аккуратно положила деревянную ложку па край миски, взяла костыли и направилась к Руби. Шаг-стук-шаг-стук… неровный ритм был вполне под стать неровному биению сердца Руби.
— Что случилось?
— Не знаю. Наверное, мы начали то, что не сумели закончить. А может быть, наоборот, закончили то, что началось давным-давно.
Руби пожала плечами и отвернулась.
— С Дином будет не так, как с Максом, — сказала Нора.
Руби тихо призналась:
— Я люблю Дина, но этого недостаточно. И все равно не продлится долго.
— Любовь без веры ничего не значит.
— Веру я давно потеряла.
— Еще бы не потерять! Ты имеешь право винить в этом меня и своего отца, но сейчас не важно, кто виноват, важна ты сама. Позволишь ли ты себе прыгнуть без страховки? Это и есть любовь и вера. Ты требуешь гарантии, но гарантии даются на технику, а не на любовь.
— Да, конечно. Ты из-за любви попала в психиатрическую клинику.
Мать рассмеялась:
— Думаю, любовь всех нас сводит с ума.
Все годы, пока Руби злилась на мать, отсылала обратно ее подарки, отказывалась от любых контактов с ней, она делала это не потому, что ощущала себя обманутой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96