«Вот-вот пойдет снег», – подумал он и проскользнул на заднее сиденье заурядного темно-зеленого четырехдверного «шевроле», который въехал передними колесами на бордюр тротуара. Хилл сел рядом с ним. Лайм сказал водителю:
– Поезжайте прямо на Холм, к западному крылу, и побыстрее.
Водитель посмотрел в зеркальце, подождал, пока мимо проедут автомобили, и плавно вырулил на шоссе. Чэд Хилл сказал шоферу:
– Поторопитесь, пожалуйста. И включите сирену.
– Нет, – возразил Лайм. – Время у нас есть. Я не хочу устраивать на улицах пробки из-за «мигалки».
Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза и подумал о том, выглядит ли он снаружи так же мрачно, как чувствует себя внутри.
Чэд Хилл сказал:
– Будем надеяться, что вы не ошибаетесь.
Да, возможно, он не ошибался. Но только возможно.
Все говорило как раз об обратном. Группа Страттена прибыла в Вашингтон около недели назад, подкрепление из Лос-Анджелеса – несколькими днями позже. Если вы приезжаете на место и планируете акт насилия, то не останетесь там дольше, чем необходимо для его подготовки. То, что они задумали совершить, должно было быть совершено очень быстро.
Убийство Барбары Норрис свидетельствовало об их отчаянии – если бы у них было время, они обставили бы это более драматично или менее вызывающе. Одно из двух. То, как они убили Норрис, говорило о том, что у них не было времени сделать это лучше. Зверская жестокость преступления могла иметь характер демонстрации, но в таком случае они явно торопились: будь у них хоть какой-то запас времени, они подбросили бы тело в такое место, где оно привлекло бы больше внимания. Например, к подъезду редакции известной газеты, дверям полицейского участка или подножию мемориала Линкольна.
Значит, они очень спешили. Это могло означать, что операция была назначена на сегодня.
У них явная склонность к драматическим эффектам. Это видно даже по надменному лицу Страттена, не говоря уже о том, что они сотворили с Норрис. Можно не сомневаться, что их главный план предполагает большое стечение публики – нечто грандиозное, не просто ужасное, а катастрофическое. Но что? Покушение на президента маловероятно. Ему оставалось пробыть на посту всего семнадцать дней, он вряд ли мог служить достойной целью.
Вновь избранный президент улетел в Европу. Они не стали бы затевать всю эту историю только для того, чтобы подложить бомбу в Пентагон или Библиотеку конгресса; Страттен не похож на человека, который может удовлетвориться анонимным взрывом с символическими последствиями.
Оставался один-единственный правдоподобный вариант: они заложат бомбы в Капитолий, чтобы устроить взрыв на первом заседании нового конгресса.

11.50, восточное стандартное время.
Вице-президент уже собрался развернуться и войти в здание Капитолия, когда почувствовал возле себя чье-то присутствие: оглянувшись, он увидел рядом сенатора Фицроя Гранта. Грант благословил его взмахом своей сигары и протянул ладонь; они пожали друг другу руки, ни на минуту не забывая, что находятся на публике. Лидер сенатского меньшинства сказал:
– Эти молодые люди со своими плакатами сегодня ужасно некстати. Портят все удовольствие от праздника, не правда ли?
– Ну что вы, Фиц, ничего подобного. Если бы их там не было, нам бы их стало не хватать. Мы к ним так привыкли.
У Фицроя Гранта было брюзгливое лицо с глазами бассета в складках обвисшей кожи, неуклюжая фигура, преисполненная яда и старомодной галантности, обаятельная улыбка, сверкающие ботинки и ухоженные руки. Здороваясь с проходившими мимо коллегами, он учтиво приподнимал свою белую сенаторскую шляпу. Проследив за его взглядом, Этридж обнаружил, что одним из этих коллег был сенатор Уэнделл Холландер из Кентукки, старый и кривоногий, который карабкался вверх по лестнице, словно краб. Холландер отдувался, он выглядел неважно; правда, точно такой же вид у него был все последние восемнадцать лет, которые знал его Этридж. Холландер являлся воплощением болезненного, ревматичного, плутоватого и хитрого политика с Юга, хотя в действительности это был всего лишь поверхностный стереотип, муссируемый прессой: копнув глубже, вы обнаруживали перед собой человека воздержанного, как судья из Джерси-Сити, и мягкого, как стая пираний.
Холландер приблизился к ним с видимым трудом, изобразив на лице нечто похожее на удовольствие. Он был немного глуховат и говорил очень громко.
– Приветствую, господин вице-президент! Господин сенатор!
– Привет, Уэнди.
Этриджу почти удалось придать своему голосу сердечный тон. Последовал неизбежный ритуал рукопожатия. Этридж ненавидел Уэнделла Холландера и был уверен, что Холландер ненавидит его, хотя никогда не признается в этом. Их враждебность прикрывало внешнее дружеское расположение, причем и то и другое грозило только усилиться после выборов, в результате которых они стали представлять не только соперничающие партии, но и разные ветви власти. Холландер являлся председателем Комитета по ассигнованиям конгресса и временным главой сената; не было никаких сомнений, что сегодня его переизберут на оба эти поста. Что касалось его присутствия в сенате, то оно выглядело просто неизбежным – он сидел в нем уже с тридцать седьмого года.
Холландер потянул за золотую цепочку, вынув из жилетного кармашка золотые часы, громко заявил, что не хочет опаздывать, и потащился дальше. Фицрой Грант поднял брови, провожая его взглядом, и Этридж сказал:
– Если на свете существует неопровержимый аргумент против сенатской избирательной системы, то это, безусловно, Уэнди.
– Он настоящая реликвия, – ответил Грант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20