ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
потом он замолчал и стал ждать ответа.
Это должно было сработать, но тут в разговор вмешался один из черных – ни у кого из копов не хватило ума его остановить:
– Ничего не говори этой свинье, парень. А ты пошел в задницу, козел. Ты ничего от нас не услышишь.
Лайм сделал сердитый жест, его шофер выступил вперед и оттащил негра в сторону. Наверное, было уже слишком поздно, но Лайм продолжал давить на Уолберга: «Давай, Бобби. Где бомбы? Когда они взорвутся? Давай, Бобби». В руках у него был пистолет, он придал своему взгляду свирепость, его тело нависло над Уолбергом, он дышал ему дымом прямо в лицо, видя, как подбородок парня начинает дрожать от страха.
Потом Лайм услышал приглушенный звук первого взрыва, похожий на тупой удар, которым разбивают бильярдные шары, и лицо его вмиг погасло. Он понял, что задавать вопросы уже слишком поздно.
12.40, восточное стандартное время.
Две бомбы взорвались с интервалом в семь секунд.
Декстер Этридж смотрел, как Гарднер, его преемник, спускался в центральный проход, чтобы принести присягу, а потом занял место в старом кресле Этриджа в том крыле зала, где сидели республиканцы.
Прежде чем Этридж двинулся с места, прежде чем он вообще успел как-то отреагировать, стена позади трибуны начала крениться и выгибаться, и ударная волна накрыла его и вжала в спинку кресла. Он увидел, как рушится перегородка под балконом и как часть журналистских кресел с правой стороны падает вместе с кричавшими и цеплявшимися за что попало репортерами. В воздухе летали куски кирпичной кладки и деревянная обшивка, зал наполнился удушливой пылью и грохотом, который гулким эхом отдавался от стен. Чей-то ботинок, совершенно целый, ударился о ножку кресла, где сидел Этридж, и отскочил назад. Этриджу казалось, что он остался невредим, только немного оцарапал кожу. Он глубоко вобрал в себя воздух, стараясь не поддаваться панике. Вместо людей он видел вокруг одни тела, человеческие тела в одежде, которые наскакивали друг на друга и отлетали в стороны, как реактивные снаряды. С потолка падали ошметки штукатурки. Пыль так густо стояла в воздухе, что нечем было дышать.
Этридж наконец начал двигаться: он соскользнул с кресла, инстинктивно ища укрытия, как человек, который не понаслышке знал, что такое обстрел семидесятисемимиллиметровыми снарядами, и помнил, что надо делать в таких случаях. Лицом вниз. Он спрятал голову под сиденьем кресла, закрыв ее обеими руками, и как раз вовремя – прогремел второй взрыв. Пол подпрыгнул, ударив его в грудь; обломки посыпались на его ноги и открытую часть спины. Он поймал себя на мысли, что теперь весь будет в синяках и, наверно, придется недельку похромать…
Рядом с ним кто-то безостановочно кричал, так громко, что почти перекрывал весь остальной шум. Мебель, которую швырнуло взрывом о стену, рассыпалась на куски, и посреди этого адского грохота что-то рухнуло на его кресло; оно треснуло, и он почувствовал резкий удар, пришедшийся по затылку и верхней части головы, и в то же мгновение начал извиваться, отталкиваясь руками и ногами, чтобы высвободиться из-под придавившей его тяжести.
«Интересное положение для вице-президента США». У него вырвался смешок, он все пятился из своей ловушки, задрав кверху зад, опершись на грудь и на колени, пятился и продолжал посмеиваться… Он попытался высвободить голову и обнаружил, что кресло сломалось только с одной стороны: оно накренилось, но не развалилось, оставив под сиденьем небольшой треугольный просвет, благодаря которому его голова осталась целой под едва не размозжившим его пластом тяжелой штукатурки.
Голова тем не менее раскалывалась от боли, и он опять лег лицом вниз, упершись ногами в соседнее кресло. Боль заставила его закрыть глаза. Облако пыли и обломков начинало постепенно оседать; что-то еще трещало, ломалось и сыпалось сверху, но теперь этот шум заглушали человеческие голоса – вопли, полные ужаса и боли, крики агонии. Человек, сидевший рядом, без конца повторял: «Господи Боже. Господи Боже. Господи Боже».
Послышался громкий треск и после недолгой паузы оглушительный грохот: падала стена или еще одна секция балкона. Кто-то тихо заскулил, как собака, мужской голос все еще повторял: «Господи Боже. Господи Боже», и Этридж, несмотря на невыносимую боль в голове, невольно скосил на него глаза. В отдалении послышался пронзительный крик – такой же он слышал раньше от человека, которому на поле боя шрапнель разорвала кишки; но здесь не было боя, здесь был сенат, и то, что случилось, казалось невозможным, невообразимым.
Когда он снова открыл глаза, вокруг было темно. Кругом слышались стоны и вопли, и на всякий случай он прислушался к себе – не издает ли он сам каких-нибудь звуков. Потом он медленно поднялся на колени, цепляясь за остатки мебели, но его рука наткнулась на чье-то тело, и он отшатнулся.
От резкого движения голова у него словно оторвалась, и на секунду он ослеп от боли; сжав ладонями виски, он скользнул пальцами к макушке, почти ожидая нащупать мягкую массу вместо черепа, однако все оказалось на месте: кость, волосы и крошки штукатурки. Он не нашел на голове ни ран, ни вмятин, не было даже крови. Тогда он медленно и осторожно повернул голову и огляделся по сторонам, видя кругом только какую-то взвесь из пыли и дыма, клубившуюся в почти полной темноте.
Он стоял на коленях, пока не появилось несколько лучей света, пробивавшихся сквозь густой туман, и он не услышал голоса людей, которые ходили по залу с фонарями. Где-то в другой стороне зала начало пробиваться пламя. В слабом и неверном свете Этридж различил очертания фигуры, распростертой у обломков кресла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Это должно было сработать, но тут в разговор вмешался один из черных – ни у кого из копов не хватило ума его остановить:
– Ничего не говори этой свинье, парень. А ты пошел в задницу, козел. Ты ничего от нас не услышишь.
Лайм сделал сердитый жест, его шофер выступил вперед и оттащил негра в сторону. Наверное, было уже слишком поздно, но Лайм продолжал давить на Уолберга: «Давай, Бобби. Где бомбы? Когда они взорвутся? Давай, Бобби». В руках у него был пистолет, он придал своему взгляду свирепость, его тело нависло над Уолбергом, он дышал ему дымом прямо в лицо, видя, как подбородок парня начинает дрожать от страха.
Потом Лайм услышал приглушенный звук первого взрыва, похожий на тупой удар, которым разбивают бильярдные шары, и лицо его вмиг погасло. Он понял, что задавать вопросы уже слишком поздно.
12.40, восточное стандартное время.
Две бомбы взорвались с интервалом в семь секунд.
Декстер Этридж смотрел, как Гарднер, его преемник, спускался в центральный проход, чтобы принести присягу, а потом занял место в старом кресле Этриджа в том крыле зала, где сидели республиканцы.
Прежде чем Этридж двинулся с места, прежде чем он вообще успел как-то отреагировать, стена позади трибуны начала крениться и выгибаться, и ударная волна накрыла его и вжала в спинку кресла. Он увидел, как рушится перегородка под балконом и как часть журналистских кресел с правой стороны падает вместе с кричавшими и цеплявшимися за что попало репортерами. В воздухе летали куски кирпичной кладки и деревянная обшивка, зал наполнился удушливой пылью и грохотом, который гулким эхом отдавался от стен. Чей-то ботинок, совершенно целый, ударился о ножку кресла, где сидел Этридж, и отскочил назад. Этриджу казалось, что он остался невредим, только немного оцарапал кожу. Он глубоко вобрал в себя воздух, стараясь не поддаваться панике. Вместо людей он видел вокруг одни тела, человеческие тела в одежде, которые наскакивали друг на друга и отлетали в стороны, как реактивные снаряды. С потолка падали ошметки штукатурки. Пыль так густо стояла в воздухе, что нечем было дышать.
Этридж наконец начал двигаться: он соскользнул с кресла, инстинктивно ища укрытия, как человек, который не понаслышке знал, что такое обстрел семидесятисемимиллиметровыми снарядами, и помнил, что надо делать в таких случаях. Лицом вниз. Он спрятал голову под сиденьем кресла, закрыв ее обеими руками, и как раз вовремя – прогремел второй взрыв. Пол подпрыгнул, ударив его в грудь; обломки посыпались на его ноги и открытую часть спины. Он поймал себя на мысли, что теперь весь будет в синяках и, наверно, придется недельку похромать…
Рядом с ним кто-то безостановочно кричал, так громко, что почти перекрывал весь остальной шум. Мебель, которую швырнуло взрывом о стену, рассыпалась на куски, и посреди этого адского грохота что-то рухнуло на его кресло; оно треснуло, и он почувствовал резкий удар, пришедшийся по затылку и верхней части головы, и в то же мгновение начал извиваться, отталкиваясь руками и ногами, чтобы высвободиться из-под придавившей его тяжести.
«Интересное положение для вице-президента США». У него вырвался смешок, он все пятился из своей ловушки, задрав кверху зад, опершись на грудь и на колени, пятился и продолжал посмеиваться… Он попытался высвободить голову и обнаружил, что кресло сломалось только с одной стороны: оно накренилось, но не развалилось, оставив под сиденьем небольшой треугольный просвет, благодаря которому его голова осталась целой под едва не размозжившим его пластом тяжелой штукатурки.
Голова тем не менее раскалывалась от боли, и он опять лег лицом вниз, упершись ногами в соседнее кресло. Боль заставила его закрыть глаза. Облако пыли и обломков начинало постепенно оседать; что-то еще трещало, ломалось и сыпалось сверху, но теперь этот шум заглушали человеческие голоса – вопли, полные ужаса и боли, крики агонии. Человек, сидевший рядом, без конца повторял: «Господи Боже. Господи Боже. Господи Боже».
Послышался громкий треск и после недолгой паузы оглушительный грохот: падала стена или еще одна секция балкона. Кто-то тихо заскулил, как собака, мужской голос все еще повторял: «Господи Боже. Господи Боже», и Этридж, несмотря на невыносимую боль в голове, невольно скосил на него глаза. В отдалении послышался пронзительный крик – такой же он слышал раньше от человека, которому на поле боя шрапнель разорвала кишки; но здесь не было боя, здесь был сенат, и то, что случилось, казалось невозможным, невообразимым.
Когда он снова открыл глаза, вокруг было темно. Кругом слышались стоны и вопли, и на всякий случай он прислушался к себе – не издает ли он сам каких-нибудь звуков. Потом он медленно поднялся на колени, цепляясь за остатки мебели, но его рука наткнулась на чье-то тело, и он отшатнулся.
От резкого движения голова у него словно оторвалась, и на секунду он ослеп от боли; сжав ладонями виски, он скользнул пальцами к макушке, почти ожидая нащупать мягкую массу вместо черепа, однако все оказалось на месте: кость, волосы и крошки штукатурки. Он не нашел на голове ни ран, ни вмятин, не было даже крови. Тогда он медленно и осторожно повернул голову и огляделся по сторонам, видя кругом только какую-то взвесь из пыли и дыма, клубившуюся в почти полной темноте.
Он стоял на коленях, пока не появилось несколько лучей света, пробивавшихся сквозь густой туман, и он не услышал голоса людей, которые ходили по залу с фонарями. Где-то в другой стороне зала начало пробиваться пламя. В слабом и неверном свете Этридж различил очертания фигуры, распростертой у обломков кресла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20